Приблизившись к ангару, он убедился, что этот день был днем сплошных сюрпризов, неверных расчетов и невероятных ошибок. Когда до железных ворот оставалось не более трех метров, из-за угла ангара, путаясь подошвами потертых кроссовок в пыльной траве и сильно прихрамывая, медленно вышел Змей. Щека у него была расцарапана и перепачкана полузасохшей кровью, глаза смотрели с нехорошим прищуром, а в опущенной правой руке покачивался обрезок ржавой водопроводной трубы. Под мышками пестрой летней рубашки выступили темные полукружья пота, на бритом черепе тускло поблескивало вечернее солнце. Смешливый рот Змея на этот раз был сжат в прямую линию, а костяшки лежавших на трубе пальцев побелели от напряжения.

– Оба-на, – сказал Валек, замедляя шаг. Он не боялся Змея, но получить железякой по черепу ему совсем не хотелось. – Ты живой или это.., привидение?

– Привидение-, твою мать, – процедил Змей, беря трубу в обе руки и начиная медленно поднимать ее к плечу, как бейсбольную биту. – Тебе виднее, привидение я или нет. Когда ты когти рвал, а я за тобой следом под пулями бежал – я тогда живой был или нет? Знаешь, что мы в Чечне с такими тварями делали?

– Спокойнее, Змей, – сказал Валек, отступая на шаг. – Брось металлолом, что ты, как пионер. А что мне было делать? Дожидаться, пока нас обоих шлепнут?

– Ты знаешь, что тебе надо было делать, – со зловещим спокойствием ответил Змей, упрямо хромая к нему с занесенной для удара трубой. – А ты вместо этого в штаны навалил. На разборки он ходил… То-то я смотрю, что тебя братва на выстрел к себе не подпускает. Пидор гнутый, туз дырявый, дерьмо…

Он замолчал, потому что Валек вынул из-под футболки пистолет и передернул затвор.

– Дешевка ты, Змей, – сказал он, – Цирк посреди улицы устроил, как шлюха, которой три рубля недоплатили. А ну, хромай отсюда, убогий! Если бы ты хотел мне по кумполу врезать, ты бы меня в ангаре дождался. Чего ты от меня хочешь? Мое дело – баранку крутить. Вас трое было, стрелков, и всех троих один инкассатор уделал, как малолеток. Так я-то здесь при чем? Ладно, кончай цирк, пошли в ангар.

– Да заперто там, – проворчал Змей, опуская трубу. Он отвернулся в сторону и бросил на Валька быстрый взгляд исподлобья. Валек перехватил этот взгляд, и он ему очень не понравился.

– Заперто? – удивился Валек и подергал дверь. – Действительно… Куда же наш Женечка подевался? Вот к кому у меня есть вопросы…

Говоря, он запустил руку в щель между кирпичами немного правее ворот и выудил запасной ключ от двери. Вставляя его в замочную скважину, он услышал, как за спиной щелкнул отлетевший в сторону камешек, и резко пригнулся, нырком уйдя влево. Ржавая труба с грохотом обрушилась на гулкое железо ворот, Змей зашипел с досады и от боли, а в следующее мгновение Валек уже врезал ему в солнечное сплетение, да так, что Змея согнуло пополам и отшвырнуло на шаг от ворот. Он выронил трубу, которая со звоном откатилась в сторону, и обхватил руками живот, пытаясь вздохнуть.

– Шмонок, – презрительно сказал Валек, поворачивая ключ и кладя ладонь на дверную ручку. – Очухаешься – заходи! Побазарить надо.

Он потянул дверь на себя и моментально исчез в черно-оранжевой вспышке взрыва, который сорвал ворота с петель и бросил их на землю, только чудом не накрыв оглушенного, распластавшегося по земле и успевшего проститься с жизнью Змея. Выплеснувшееся из пасти ворот пламя опалило одежду бритоголового и лизнуло горячим языком незащищенную кожу. Сверху на него посыпались обломки кирпича и какой-то мусор, среди которого Змей с ужасом и отвращением заметил оторванную кисть руки с обведенными траурной каемкой въевшейся грязи ногтями. На безымянном пальце этой бесхозной руки поблескивал золотой перстень-печатка. Рука лежала открытой ладонью кверху у самого лица Змея, и он, не соображая, что делает, принялся вращать и дергать перстень, стаскивая его с мертвого пальца. Никаких особенных эмоций он при этом не испытывал: ему уже доводилось заниматься этим во время срочной службы. Там, в развалинах, иногда попадался неплохой улов…

– Бог не фраер, Валек, – прохрипел Змей, выплевывая кирпичную крошку и с трудом поднимаясь на ноги. Испачканный кровью перстень тускло поблескивал на безымянном пальце его левой руки. – Бог не фраер, понял? Он все видит. Кто корешей под пулями бросает, тот долго не живет. Это закон природы. Понял ты, сука?

Он зачем-то протер перстень полой своей пестрой рубашки, потом вытер грязь со вспотевшего лица, повернулся спиной к ангару, из которого все еще валил густой дым, и, хромая, побежал вдоль заросшей лебедой железнодорожной ветки туда, где перекликались железными голосами маневровые тепловозы.

Евгений Арцыбашев в тот вечер спешил, как одноногий, пытающийся дать соседу пинка. Это сравнение, вычитанное из какой-то книги, пришло ему в голову, когда он загнал горячий, нервно взрыкивающий “харлей” в гараж под своим загородным домом и припарковал его рядом с “ягуаром”, едва не зацепив подножкой мотоцикла сверкающую дверцу своей дорогой машины.

С удовольствием содрав с головы пыльный шлем, он торопливо поднялся наверх по винтовой лестнице, сваренной из черного чугуна. Пропыленная, нагретая солнцем кожаная экипировка поскрипывала в такт его шагам, хромированная фурнитура на куртке мерно позвякивала, и так же размеренно стучал пульс в висках. Евгений смертельно устал, а дело было еще не завершено. Оно было чересчур хлопотным, это дело, но четыре с половиной миллиона требовались ему позарез: эти деньги открывали новые перспективы, с ними он мог расширить дело до совершенно немыслимых размеров и со временем сделаться современным российским Рокфеллером. Он отдавал себе отчет, что удержать состояние будет труднее, чем нажить, но на крайний случай у него всегда оставался запасной вариант: ему очень понравилось этим летом на Сейшелах, да и вообще в мире существовала масса приятных местечек с климатом Эдема и бездной возможностей для делового энергичного человека.

Оказавшись в комнате, стены которой были увешаны оружием разных времен и народов, он быстро огляделся по сторонам и, не обращая никакого внимания на всевозможные экзотические орудия убийства, широкими шагами пересек помещение по диагонали, направляясь в дальний угол. Здесь он открыл замаскированный высокий шкафчик, задумчиво осмотрел его содержимое и выбрал армейскую снайперскую винтовку с оптическим прицелом и длинным глушителем. Винтовка, как и несколько автоматов, тоже являлась частью его коллекции. Арцыбашев вовсе не готовил военный переворот: он просто любил оружие и имел возможность его приобретать. Потакание этой полудетской страстишке постепенно превратило его в обладателя солидного оружейного склада. Но до сих пор ему не приходило в голову, что оружие может пригодиться.

Он открыл стоявший в нижнем углу шкафчика цинковый ящик и сноровисто зарядил винтовку. Разумеется, он не мог похвастаться умением виртуозно фехтовать на мечах, орудовать булавой и шестопером или вышибать из противника мозги с помощью австралийского бумеранга, но считал своим долгом обладать хотя бы минимальными знаниями о каждом из экспонатов своей коллекции. Что же касалось снайперской винтовки с глушителем, то с ней Евгений Арцыбашев время от времени тренировался, стреляя из окна то по пластиковым бутылкам, а то и по живым воронам, не желавшим признавать границ частных владений и периодически нарушавшим покой хозяев готического особняка. Глушитель Арцыбашев приобрел для того, чтобы не беспокоить соседей и пореже объясняться с милицией по поводу стрельбы на своем участке.