такие глубокие тексты!) будет говорить о рефлексии, в которой протекает внутренняя речь, где слово гораздо больше нагружено смыслом, чем во внешней, именно там превалирует смысл над значением, фраза над словом, весь контекст — над фразой — гениально! (ниже я ещё вернусь к спорам о речевых упражнениях), я также погрузилась в проблему явного и неявного знания, которую обозначил Дж. Гибсон (тогда я, наконец, осознала, почему выше всего ценю тексты, чтение — а не театр, не кино и не искусство — только в книгах и только в текстах спрятана и выражена многогранная чудесная рефлексия — действительно — явные знания!).

Все эти авторы были опубликованы, и я их уже прочитала в 1980-е годы. Но они скорее отражали то, как рефлексия сама реализуется в текстах (и это было чрезвычайно важно для меня!), а не то, что она из себя представляет как феномен, как явление со своей внутренней сущностью, уровнями развития, функциями проявления, многоликими формами и видами существования. Для глубокого исследования проблемы нужны были другие тексты. И они появятся только в 1990-е годы Но было еще одно но: в 1987 году в Новосибирске вышел сборник научных статей, который так и назывался «Проблемы рефлексии» — и в котором почти все тексты были написаны таким формальным языком (о формализации и деперсонализации текста говорил М.Бахтин, о втором типе формализма — Л.Божович), что у меня сложилось впечатление, что авторы, мягко говоря, не любят то, о чём пишут, а я, добросовестно прочитав их все, чуть не заработала шизофрению. Тогда я еще не окунулась (мой пролёт!) в глубокие, умные, но живые тексты классической философии (особенно Г.В.Гегеля, И.Канта, Ф.Шеллинга, И.Фихте и Дж. Бёркли (последний в своих рефлексиях «Сейриса» обозначит высшим благом и целью человека интеллектуальное познание, на которое нужно положить, как на алтарь истины, не только свою молодость, но и всю жизнь — это и про меня!), т. е. тексты интеллектуальных философов — как их назвал Ф.Шлегель (и против которых, назвав их теории отрицательными теориями, в ХХ в. резко выступит М.Шелер — очень глупый выпад!). Поэтому к навязанной мне теме я испытывала острые амбивалентные чувства. Правда, некоторых наших отечественных психологов я читала с удовольствием, а именно: Б.Зейгарник и ее «Теории личности в зарубежной психологии» (1982) и «Патопсихология» (1986) — но только год назад в 2019 году я узнала о ее необычной очень трагической личной и научной судьбе у А.Алтера (ни в каком интернете Вы об этом не прочтете!): мужа расстреляли в 1938 году, осталась на руках с двумя маленькими детьми, своих докторских диссертаций она написала три (первую не утвердили, вторую украли и она из чувства страха уничтожила копию, чтобы вор не смог обвинить ее в собственном плагиате (!), третью защитила только в 1965 году (в 65 лет), стала профессором, а затем и деканом психологического факультета МГУ); И.Кон и его книга «В поисках себя» (1984) — исследование рефлексии в научных и биографических текстах, правда, его автобиографическая книга «80 лет одиночества» (2008) с таким многообещающим названием (!), за исключением нескольких эпизодов, мне показалась перегруженной лишней абсолютно не интересной информацией), Б. Братусь и его «Аномалии личности» (1988) — (когда я лихорадочно искала в 2002 году руководителя для защиты своей готовой диссертации, мой муж (я слишком была напряжена, чтобы позвонить самой — ниже об этом расскажу) дозвонился до мэтра, но тот отреагировал вяло-небрежно: «Нет, меня эта тема совсем не интересует»). Я его понимаю.

А пока в 1989 году собрали всех аспирантов и соискателей для сдачи экзаменов по кандидатскому минимуму. Я сдала четыре экзамена за 1.5 года. Сначала по общей психологии (мои знания произвели на комиссию очень сильное впечатление), потом по педагогической и возрастной психологиям за один присест (но, как позже выяснится, вторая была лишней), по английскому языку (описала в эссе «Мои болезни: с врачами и без врачей» — о том, как я остро переживала, но всё оказалось совсем наоборот), наконец, по философии. В общем, все барьеры были достойно преодолены — и … я отправилась в дальнее одиночное и одинокое плавание. Мой руководитель, забрав с собой некоторых молодых преподавателей (мне тоже с иронией предложил — но как я оставлю свой любимый Волгоград?), уехал в Нижневартовск, организовав там психологическую лабораторию, потом защитил докторскую диссертацию (годы спустя вернулся). А тогда это был август тревожного 1991 года. А за год до этого как-то вдруг неожиданно приехала профессор психологии из США. Я ее не видела. Зато мой руководитель попросил меня перевести на английский и напечатать на машинке его текст о его научном исследовании. Я, не задумываясь, конечно, как всегда, с радостью согласилась. Текст был не маленький (страниц 20–30). Я добросовестно просидела над ним три ночи. И, когда американка его получила, то сказала, что теперь всё встало на свое место и она всё, наконец, поняла. Но — захотела познакомиться с переводчиком. Но мой руководитель сказал ей, не моргнув глазом, потрясающую фразу: «Это — группа переводчиков». Он сам мне всё это рассказал (со смешком). Потом сам же мне рассказал (тоже — со смехом), что в открытке на Новый год профессор передает очень теплый привет группе переводчиков.

Итак, оставшись без руководителя, я забрала свои документы соискателя с выпиской о кандидатских экзаменах и мне в аспирантуре почему-то строго сказали, что они мне больше ничего не должны! (???)

Настали 90-е годы. Хотя я и осталась один на один со своей будущей диссертацией, но отказываться от рефлексии я уже не захотела — я ее полюбила. Именно рефлексия меня и привела к самому интересному направлению в философии и психологии — герменевтике — она в нашей стране и появилась сначала в журнале «Логос», а потом уже отдельными книгами. Герменевтика очень разнообразна: уже упомянутые мною выше романтическая герменевтика В.Дилтея и герменевтическая логика Г.Шпета; онтологическая герменевтика М.Хайдеггера, Г.Гадамера и Ю.Хабермаса (и, несмотря на то, что Ю.Хабермас отстаивал эффективность рефлексии понимания (то, что импонирует мне), а Г.Гадамер — эффективность традиции (то, что мне чуждо) — их спор, как известно, послужил причиной возникновения «герменевтического бума» в 70-е гг. ХХ в. — тексты Гадамера мне показались очень глубокими; феноменологическая герменевтика Э.Гуссерля, который считал идею «Я мыслю» идеей абсолютной прозрачности, интеллектуальной ясности и совершенного совпадении Я с самим собой (как и все классические интеллектуальные философы), более того — он прекратил долгий и утомительный спор в науке в отношении двух альтернативных тенденций изучения сознания: 1) трансценденталистской (ориентированной на модель рефлексии, т. е. всегда направленной