Испанские ордены прибегали к услугам летрадос [letrado — образованный, ученый (исп.)], не входящих в орден и получающих жалованье от него, которые работали также на корону и на вельмож.

Она может показаться скудной, но ведь надо соотнести ее с обстоятельствами. Испанские ордены создали несколько литературных произведений; у тевтонцев, а также у арагонских госпитальеров под влиянием Эредиа были сделаны кое-какие переводы. Эредиа был настоящим интеллектуалом, как и оба брата Эсдена. Симон, французский госпитальер, командор Этерпиньи в Пикардии, а потом Санлиса, был доктором богословия; он перевел Валерия Максима (но для французского короля Карла V, «оборудовавшего» тогда свою библиотеку в Лувре). Его брат Жан, тоже богослов, славил французский гений в ставшей знаменитой полемике с великим Петраркой, очень презиравшим этих «варваров», которым неведома прекрасная латынь[634].

Один только Тевтонский орден сознательно поощрял создание исторических трудов, прославляющих его. Действительно, в средние века часто придумывали себе славных предков. Тамплиеры и испанские ордены, подчиненные Сито, в этом отношении были благоразумнее всех и довольствовались знаменитым покровительством святого Бернарда. Орден Сантьяго, более смелый (но став таким не ранее XIV в.!), возвел свое происхождение к легендарной битве при Клавихо в IX в.[635] В Госпитале возникла легенда, согласно которой у истоков ордена стояли Маккавеи. Эту легенду, воспроизведенную в «Miracula», первая редакция которых восходит к 1160–1170 гг., вполне официально упоминают устав и статуты. Вильгельм из Санто-Стефано поместил «Miracula» в начало компиляции из устава и статутов, составленной им в конце XIII в. на Кипре. Однако он был не столь простодушен, коль скоро в конце своего труда вставил исторический трактат собственного сочинения, где передал историю появления ордена в том виде, в каком ее изложил Вильгельм Тирский. Так он проявил историческую критичность в ущерб тому самому тексту, популяризации которого способствовал! Но легенда была сильней. Вот как происхождение госпитальеров было отнесено ко временам до периода Маккавеев![636] Орден довольствовался этой легендой до конца средних веков; его историческая продукция, несмотря на усилия канцлера Вильгельма Каурсина, осталась второстепенной[637].

Зато историческая продукция тевтонцев имела иной масштаб и иную природу[638]. Она родилась в ситуации кризиса, перенесенного орденом в 1290–1310 гг., основные черты которого я рассмотрю в следующей главе. Против него тогда выдвинули обвинения, и он оборонялся в идеологической и исторической сферах: одна за другой были составлены «Хроника Ливонии» (между 1291 и 1298 гг.), произведение неизвестного рыцаря, который писал по-немецки; «Хроника Пруссии» Петра Дуйсбургского, клирика, писавшего на латыни и в стихах (1326); перевод той же хроники на немецкий, сделанный Николаем фон Ерошином, рыцарем (1346), и, наконец, позже, в 1394 г., обширная немецкая хроника Виганда Марбургского, из которой мы имеем только отрывки. Труд Дуйсбурга — и его перевод — занимают центральное место, потому что его автор пытается в русле «Похвалы» святого Бернарда заново определить роль рыцаря в контексте крестового похода, поприще которого отныне — по преимуществу Пруссия и ее окрестности, земля Девы. Дуйсбург заново интерпретировал сюжеты крестоносной пропаганды, чтобы приспособить их к потребностям Пруссии XIV в.[639] Таким образом, орден сознательно развивал жанр рыцарской эпической поэмы в расчете на общественное мнение европейской знати. Однако Дуйсбург и его переводчик особо выделяли духовные аспекты, тогда как автор «Хроники Ливонии» и Виганд обращали больше внимания если не на воинские подвиги, то по крайней мере на способы применения оружия и ведения боев.

Эта историческая продукция была орудием пропаганды тевтонцев. Но эта пропаганда использовала и другие средства: образ, символику, знаки, видимые и понятные всем.

Братья военно-монашеских орденов принадлежали к определенному институту и образовали корпорацию; это предполагает чувство чести, гордость, чувство долга. Полагалось, чтобы это было заметно и внешне: признаками принадлежности к ордену были плащ, эмблема, знамя, печать.

«Одежда играет главную роль в обозначении места индивида в группе и в обозначении места этой группы в обществе»[640]. Это, разумеется, относится и к монашеским орденам. Старая поговорка — «не облачение делает монаха» — верна лишь наполовину, потому что идентичность, своеобразие ордена проявляются прежде всего в облачении. «Первые тамплиеры, — пишет Вильгельм Тирский, — сожалели, что носят мирские одежды и поэтому их путают с мирскими рыцарями; их устав уточняет, что они будут носить белое облачение»[641]. Через тридцать-сорок лет братья Калатравы или Алькантары, войдя в орден Сито, стали носить белые рясы этого ордена, что утвердил в 1164 г. папа Александр III. «Кроме того, в отношении питания и одежды мы утверждаем то, что повелел вам ваш аббат, и братья-цистерцианцы, и генеральный капитул…»[642]

Надо отличать облачение (habit) от других одежд. Словом «облачение» в монашеском ордене называется единственная верхняя одежда — каппа (cappa, chape), закрытый плащ с капюшоном (куколем, coule), или же открытый плащ, который мы называем «накидкой» (саре)! Одежды — это все остальное: рубахи, штаны, ряса, сюрко и т. д.

Уставы и статуты постоянно уделяли внимание одеждам. Надо было избегать всякого «излишества», всякой роскоши в одежде, следуя при этом поучению святого Бернарда, который противопоставлял простоту внешнего вида нового рыцаря (тамплиера) нелепым нарядам мирского рыцарства. Устав Сантьяго уточняет: «Пусть они (рыцари) имеют одежды белые, черные, бурые, как подобает, и шкуры агнца и иные тому подобные, скромной стоимости. И будут они это иметь согласно решениям магистра»[643]. Братьям Калатравы Александр III советует следить, «чтобы ни за одну из ваших одежд вас не могли обвинить в излишестве и эксцентричности»; но простота не означает отсутствие комфорта. «Вы будете носить туники, позволяющие садиться в седло», — добавляет понтифик[644]. Наконец, надо было учитывать, что придется носить доспехи, и считаться с климатическими условиями: на Востоке разрешали носить рубахи и нижнее белье из льна, более легкое и более приятное в ношении, чем одежда из грубых шерстяных тканей; позже это право даровали и братьям иберийских орденов[645].

Одежды отражали двойную идентичность братьев — монашескую и военную. В монастыре они носили монашеские рясы: фреска на заднем фасаде тамплиерской церкви Сан-Бевиньяте в Перудже изображает четырех тамплиеров у себя в монастыре, одетых в белые рясы с капюшонами и с поясами на талии[646]. Белая ряса братьев иберийских цистерцианских военных орденов (Калатравы, Алькантары, Ависского) — это ряса братьев хора ордена Сито. За пределами монастыря братья должны были носить облачение — закрытую монашескую каппу или открытый плащ поверх рясы или доспехов, которое торжественно вручалось после того, как соискатель давал обет в ходе церемонии вступления в военный орден.