рубашка, и лежала она в прекрасной одноместной палате клиники люкс. Но глаза ее, в точности как тогда, казались двумя пустыми колодцами, в которых была только темнота и беспросветная боль.

– Потерпи, пройдет, – быстро сказала Тамара. Она сидела у маленького телевизора с приглушенным звуком. На экране был график растущей популярности Риккардо Риккарди – его комментировали какой-то социолог и Валерио Каррада. – Пройдет. Тебе только что дали сильное успокоительное.

Лео взял мамину руку и поцеловал ее. Потом, не отпуская ее и не произнеся ни слова, сел в кресло рядом с кроватью. Мама продолжала смотреть в пустоту, как будто не замечая ничего вокруг. Губы у нее шевелились – можно было подумать, что она повторяет одну и ту же фразу.

– Где Риккардо? – спросила я у Тамары.

– В штабе партии. Нужно отменить распоряжение о новых плакатах. Он должен поговорить с Каррадой.

– Он должен быть сейчас здесь, с мамой, – сказала я. – Все остальное может подождать.

Мне казалось невероятным, что всего два часа спустя после смерти сына наш отчим продолжал думать только о своих дурацких выборах.

– Не говори глупости. Он как-нибудь сам разберется, что может подождать, а что нет, – зашипела на меня Тамара.

Тут мама издала несколько звуков, как будто хотела что-то сказать. Я наклонилась к ней близко-близко, погладила ее и, улыбнувшись, попросила:

– Скажи что-нибудь, мама.

– Мне не показали его, – произнесла она заплетающимся языком. – Ребенка. Не показали.

– Зрелище было малопривлекательное, Эви, ты знаешь, – сказала Тамара таким тоном, как будто повторяла одно и то же уже в двадцатый раз и начинала терять терпение. – Не показали, потому что берегли твои нервы.

– Почему он умер? – спросила я.

– Порок развития. Больше я ничего не могу сказать.

– А Риккардо его видел?

– Да.

– А где он теперь? Куда его дели?

Тамара кивнула в мамину сторону и прошипела:

– Тсс!

Я вспомнила слова профессора Лулли: завтра ему сделают аутопсию. Значит, в холодильнике и ждет, когда его разрежут на кусочки. Бедный мой братик. А еще вчера бойко толкался в животе у мамы. Как же они могли не заметить раньше этого порока развития? А она сама знала? Может быть, поэтому никогда не показывала нам свои УЗИ?

Мне хотелось разреветься, но так мама расстроится еще больше. Лео положил голову ей на грудь и заснул. Она продолжала смотреть в стену.

– Сколько еще дней ей нужно оставаться здесь? – спросила я у Тамары.

Мама снова прочистила горло и, словно придя в себя, протянула ко мне руку и сказала:

– Вернемся домой, Коломба. К себе домой, в Геную. Риккардо меня ненавидит.

– Не обращай внимания, она бредит, – сказала Тамара и позвонила в колокольчик для вызова медсестры.

Медсестра дала Эвелине две таблетки успокоительного и задержалась, чтобы навести порядок в комнате.

– Вы не поверите, – сказала она, – но в клинику только что пробралась какая-то бродячая кошка. Коллега с первого этажа обнаружила ее в коридоре женского отделения – она обнюхивала все двери, как будто кого-то искала.

– Какого она была цвета? – спросила Коломба.

– Черного, – ответила сестра. – Непонятно, как только вахтер ее не заметил! На улице холодно, двери и окна все время закрыты. А учитывая, что среди пациентов имеются ВИП, как ваша мама, охранники каждые полчаса проверяют, чтобы они были заперты на ключ.

– Надеюсь, вы ее тут же выставили и продезинфицировали коридор, – встряла в разговор Тамара Казе. – Бродячая кошка! Это и блохи, и все что угодно!

– Коллега открыла ей форточку окна, выходящего в сад, но она не хотела уходить, – сказала сестра. – Аделине пришлось выгнать ее шваброй.

Конечно, это была Липучка. Не знаю, как она нашла дорогу. Лео считает, что помог ее исключительный нюх. Наверно, запомнила дорогу, когда ехала с нами в машине доктора Мурджия. Интересно, где она теперь, – вернулась домой или околачивается вокруг клиники… Может быть, еще попытается проникнуть внутрь снова?

Глава четвертая

Синьора Эвелина оставалась в «Вилла Радьоза» до самого Нового года. Поскольку в ее палате была свободная диван-кровать, администрация больницы разрешила детям оставаться на ночь. Пообщаться с мамой им почти не удавалось, потому что, принимая снотворные таблетки, она по большей части спала, но они не оставляли ее ни на минуту, даже в буфет за булочками и бутербродами ходили по очереди. И во время визитов Тамары кто-то из них оставался в комнате.

Перед тем как заснуть, Коломба по обыкновению подумала: «Спокойной ночи, папа. Спокойной ночи, Филиппо. Спокойной ночи, граф Райнольди. Позаботьтесь там, пожалуйста, о Карлито. Возьмите его на ручки, покачайте, утешьте. Я знаю, папа, что это не твой сын. Но он наш брат. Спой ему одну из тех песенок, которые так смешили Лео, когда он был маленьким. Спой ему ту колыбельную, которой Дьюк научил маму, чтобы петь для меня, – да, про принца карабали. Только для Карлито принца нужно заменить на принцессу».

Коломба не понимала, как такое возможно, что за все время пребывания жены в больнице Риккардо Риккарди ни разу не пришел ее навестить. И даже ни разу не позвонил.

– Предвыборная кампания! – оправдывала его Тамара Казе. – Нужно ковать железо, пока горячо. Такого высокого рейтинга у него до сих пор еще не было. Люди сочувствуют, переживают. Опросы показывают, что, если бы выборы были завтра, ваш отец набрал бы семьдесят пять процентов голосов.

– Он нам не отец, – механически отвечала Коломба.

Ее по-прежнему беспокоило состояние матери: та продолжала молчать и смотреть перед собой ничего не выражающим взглядом. «Риккардо меня ненавидит» – это была единственная фраза, которую им время от времени приходилось от нее слышать.

На экране телевизора, стоявшего на старинном комоде рядом с кроватью, брат и сестра могли утром и вечером созерцать своего отчима, произносившего предвыборные речи в духе Каррады. Как и раньше, они были направлены против иностранцев, но теперь становились все более ядовитыми.

«Сейчас все мы должны быть вместе с ним. По вине приезжих, установивших свои порядки в доме его жены, он лишился сына, о котором так мечтал», – драматически провозглашала Камилла Гальвани из гостиной «Сюрпризов и слез».

Ночью кто-то написал пульверизатором на стене Упрямой Твердыни:

ЧЕРНЫЕ УБИЙЦЫ, ВЫ ЗА ЭТО ЗАПЛАТИТЕ!

Лео и Коломба узнали об этом из выпуска новостей на канале «Амика». Анонимные авторы граффити были представлены в нем героями и выразителями всеобщего негодования.

Похороны Карлито, которого они продолжают называть Джанриккардо, транслировались по каналу «Амика» и «Телекуоре». Белый гроб, весь покрытый цветами, – маленький, как коробка для куклы, – несли вдвоем Мильярди и тибурон.

«Несчастная мать не