вида низкорослый бородач, подавали быстро и, как казалось Егору, малоразборчиво. Поэтому у него не хватало смелости попроситься к парусам.

Он стал запоминать английские слова. В этом ему помогал Энди, в свободное от вахты время показывал на какой-либо предмет в кубрике и произносил медленно, с расстановкой английские названия.

— Тээйбл… — он клал руку на широкий стол, привинченный к палубе посреди кубрика.

Или, достав монету из кармана, вразумлял Егора:

— Шил-линг[59]…

Эта наука давалась Егору с трудом, однако он старался постигнуть ее, потому что знал: без языка в чужой стране пропадешь.

Каждое утро после завтрака капитан выходил из каюты — аккуратный, подтянутый, седоголовый, в строгом сюртуке с блестящими золочеными пуговицами и в белой рубашке с черным галстуком. Он обходил палубу, придирчиво цепляясь взглядом за все, что попадало в поле его зрения. Егору, который, завидя капитана, робел и вытягивался в струнку, он говорил покровительственно:

— Работай, работай, рашен! Старайся.

Егор был преисполнен уважения к капитану, к его блестящим пуговицам и черному галстуку.

Английские моряки носили такие галстуки по традиции в память об адмирале Нельсоне, убитом мушкетной пулей с марсовой площадки французского фрегата в Трафальгарской битве[60] осенью 1805 года.

Капитан «Пассата», как настоящий англичанин, свято чтил эту традицию.

x x x

На третьи сутки «Пассат» обогнул Кольский полуостров и приблизился к норвежским берегам. Слева по борту остались Варангерфьорд и порт Варде. К вечеру достигли мыса Нордкап. Быстрому ходу барка способствовал крепкий норд-ост. На палубе стало холодно, ветер пронизывал насквозь. Вахтенные кутались в брезентовые дождевики и с беспокойством оглядывали небо, по которому бежали рваные темные тучи.

Капитан приказал хорошенько задраить люки, проверить крепления шлюпок на боканцах[61]. Боцман спустился в трюм осмотреть груз.

В кубрике свободные от вахты матросы отдыхали на койках. Четверо сидели за столом, играли в вист. Над ними покачивался, словно маятник, керосиновый фонарь, тускловато освещая помещение.

Егор лежал на койке и смотрел на игроков. Они резко хлопали картами по столу, перекидываясь шутками, посмеивались. Энди спал, свесив с койки руку и похрапывая. В переборке что-то назойливо поскрипывало.

Болтанка усиливалась. Фонарь стал раскачиваться шире. Свет от него, словно живой, бегал по кубрику. Игроки начали ронять карты и, подбирая их, долго шарили под ногами. Наконец они прекратили игру, собрали карты в колоду и разбрелись по своим углам.

Егор уже стал засыпать, когда наверху послышались крики, беготня и свистки боцмана. Ступеньки трапа загрохотали под каблуками и вахтенный матрос, распахнув дверь, крикнул:

— Все наверх!

Он скрылся, хлопнув дверью.

«Раз все, так и я тоже», — решил Егор, быстро обулся, надел куртку и выбежал следом за моряками.

Белые северные ночи были на исходе, на «Пассат» со всех сторон наступали зыбкие сумерки. Барк огибал Нордкап. Здесь, у северной оконечности Скандинавского полуострова, где Баренцево море сливалось с Норвежским, шторма были часты. Суда старались пройти эти воды поскорее. Ветры ежечасно меняли направление, перемежаясь шквальными порывами, и морякам приходилось жарко.

На палубе Егор еле устоял на ногах: через борт накатилась волна, соленые брызги плеснули в лицо, ветер захватил дыхание. Корабль накренился на левый борт, и неведомая сила притянула Егора к фок-мачте. Он обнял ее обеими руками. Над головой у него по вантам поднимались на мачту матросы. Егор перевел дух и осмотрелся. Палубная команда вязалась штертом[62], чтобы никого не смыло за борт.

— Бизань и топсель долой! — гремел голос капитана. — Фор-марсель и грот-марсель на гитовы! Грота-стеньги стаксель долой! Эй там, какого дьявола?.. Поживей!

И в этой северной ночной сумеречности, под завывание ветра и грохот набегающих волн на палубе продолжалась горячая работа с бегучим такелажем[63]. Иной раз морякам приходилось карабкаться наверх. На головокружительной высоте вместе с мачтами и всем рангоутом их мотало из стороны в сторону, и Егору, который стоял в обнимку с фок-мачтой на палубе, было трудно понять, как это они умудрялись не сорваться в кипящее море, да еще вязали узлы и брали рифы… Рангоут стонал и скрипел, верхушки мачт описывали невообразимые дуги, а палуба от забортной воды стала скользкой.

Еще накатился вал, судно опять накренилось и сбилось с курса. Рулевой — его обязанности выполнял помощник капитана — быстро крутил штурвал, сосредоточенно насупив брови. Капитан кричал:

— Рулевой! Крепче держать!

— Есть крепче держать! — последовал тотчас ответ.

Корабль выровнялся, лег на курс.

Егор, хотя его поташнивало и голова у него кружилась, все же заметил, что часть парусов была уже свернута, подобрана к реям, часть — зарифлена до половины. На бизани были убраны оба паруса. «Это для того, чтобы ветром корабль не перевернуло», — догадался Егор.

Мимо, широко расставляя ноги и придерживаясь за леер, прошел боцман. Увидя Егора, распорядился:

— Рашен, даун! Кубрик!..

Но Егор не пошел в кубрик. Он даже обиделся на боцмана и решил стоять тут до конца, чтобы видеть, что делают матросы в шторм. «Что я, хуже других?»

«Пассат» летел по волнам, словно призовой рысак, и резал штевнем тяжелые темные валы. Капитан все командовал, и матросы все работали. Но вот они один за другим стали уходить с палубы в кубрик. Они свое дело сделали.

На палубе остались только вахтенные. Егор наконец расстался с мачтой. Перехватывая руками натянутый трос, он добрался до люка и спустился в жилой отсек.

Кубрик показался необыкновенно теплым и даже уютным, и, хотя шторм продолжался, все ходило ходуном и лампа раскачивалась пуще прежнего, Егор почувствовал себя увереннее.

Матросы, словно ничего особенного не произошло, ложились на свои койки в одежде, только сняли штормовки. Егора внезапно замутило, и он поспешил лечь, зная, что в лежачем положении тошнота притупляется… Он думал о том, что матросы на «Пассате» — люди смелые, сильные, им все нипочем. «Ну-ка, лазят там, наверху, в шторм, и хоть бы один сплоховал! Мне бы так-то!..»

Уснул он с мыслью о том, что завтра ему опять надо будет браться за уборку. А к парусам его не пускают.

Во сне он видел Акиндина, который стоял посреди парусной, глядел в потолок и отдавал свирепым голосом морские команды. Дед, прильнув снаружи к окну, укоризненно качал головой и грозил ему пальцем. Из-за спины деда выглядывали мать и Катя…

На рассвете парусную команду опять подняли, и матросы снова распустили все паруса, потому что шторм миновал, и теперь в Норвежском море дул ровный северо-западный ветер.

«Пассат» продолжал свой путь в Северное море, к берегам Альбиона…

На судне обнаружилась течь, и боцман поставил Егора к