И только память даже иногда изменяющая мне, и путающая очень часто мое сознание, как-то совершенно неожиданно находит в смеющейся Цыпе то самое тайное великое и скрытое от моегог взгляда, но очень тонко ощущаемого в душе, и когда это что-то начинает говорить в ней и во мне, я начинаю плакать, и остановить мой плач совершенно невозможно, ибо я с помощью Цыпы ощущаю и обхватываю одним разом всю Вселенную…

Ну, а потом долго пью водку, и еще дольше не могу придти в себя, а моя милая Цыпа говорит, что это у меня от резкого похоладания, и от дождя и от порывистого западного ветра, но что скоро погода сменится, и все опять войдет в свою колею, а ее двойник подмигивает мне из зеркала и шепчет страшным голосом, что ничего подобного, мы просто находимся совсем не там, не в том нужном месте, и что про нас кто-то просто забыл, а вспомнит ли, это еще вопрос…

А я говорю вам это, прочувствовав всю ситуацию, и поэтому не задумывайтесь также глубоко, как я, а просто живите себе, и живите, как ни в чем не бывало, плывите себе по течению, и сливайтесь с милыми созданиями, со своими Цыпами, и глядите на звезды, мечтайте, слушая пение птиц, и те же самые образы, откуда бы они не только не появились, вдруг когда-нибудь окружат вас весьма великим смыслом своего ничуть не бесполезного существования… Аминь!…

А потом они и пришли и сказали: Мы пришли тебя казнить!

– Ну что ж, валяйте! – махнул я рукой…

– И тебе не страшно, – удивился главный жрец…

– Ничуть, – улыбнулся я…

– А почему?!

– Да потому что судите меня не вы, а природа, она и вас всех осудила!

– Ну что ж, пей тогда цикуту! – и жрец протянул мне чашу с настоем цикуты и я выпил…

А вокруг меня собрались все ученики со слезами на глазах, а больше всех плакал Платон…

И тогда я сказал: Зарежьте петуха в честь Бога Аслепия!

– Но его же режут, когда выздоравливают?! – удивились ученики…

– Вот и я исцеляюсь со смертью, – улыбнулся им я…

– А что ты еще нам скажешь, – спросил меня Платон…

– Ничего! Ты сам вспомнишь все, что я сказал за жизнь, ну, а что забудешь, придумаешь за меня сам! – погладил я по голове плачущего Платона и, почувствовав, что тяжелеют ноги, лег…

Кто-то потрогал мои ноги и спросил, чувствую ли я их, я сказал, что нет, и закрыл глаза… А когда я открыл глаза, на мне лежала совершенно обнаженная и возбужденная Ксантиппа…

– Ну, что, дохлый старикашка, все еще хочешь меня?! – раздувая хищно ноздри, склонилась надо мной Ксантиппа, облизывая мои губы языком…

– А что мы вместе с тобой уже там?! – удивился я…

– А то нет! – усмехнулась она и тут же оседлала меня…

– О, Боги! Ксантиппа, что ты делаешь?!

– Детей с тобой пытаюсь сделать, мудрила ты мой несчастный!

И тут мне стало так зверски хорошо, тем более что мы делали это прямо на облаке, проплывая над Афинами, и над храмом Афродиты…

– Просто божественно, – прошептал я…

– Ну, вот, видишь, а всю жизнь считал меня надоедливой мухой, – улыбнулась Ксанетиппа…

– Прости, это все философия виновата!

– Нет, это все твои ученички, особенно твой Платончик которого ты всех больше любил, – ехидно заметила Ксантиппа…

– Ну, как вам очень хорошо?! – склонилась над нами Афродита.

– Очень, – засмеялась Ксантиппа…

– Еще бы им не было хорошо, – склонился над нами и Зевс, и Афина Паллада и все остальные боги…

– И почему я в вас почти не верил?! – смущенно вздохнул я…

– Ты просто возомнил себя пупком всей Вселенной, – улыбнулся мне хмельной и веселый Дионис…

– Или ее головкой, – засмеялась ему в тон Ксантиппа вмесчте6 с Приапом…

– А что будет дальше?! – спросил я…

Но Боги в ответ смеялись, как Ксантиппа, продолжающая овладевать мной, восседая на мне и на облаке, проплывающем над Афинами…

Внизу мои ученики с Платоном и с Ксенофонтом уже громили суд и общественную палату, едва успевая казнить моих врагов…

– И за что мне такая честь?! – спросил я у Зевса…

– За то, что ты всю жизнь терпел эту сварливую женщину, – улыбнулся Зевс, – ведь, даже я свою Геру порой стерпеть не мог, отдаваясь то Данае, то Елене, то еще какой-нибудь нимфе-вертихвостке, а ты вот, терпел ее всю жизнь…

– Вот, видишь, как я тебе помогла, – улыбнулась довольная Ксантиппа…

– А почему ты не ругаешься, дуреха?! – удивился я…

– Некогда мне, ведь я люблю тебя и буду теперь любить вечно, – да и Афродита мне запретила ругаться!… Так что люби меня и наслаждайся!

– А я думал, что любовь – это стремление человеческого рода к своему бессмертию, а как же тогда здесь в бессмертии быть с этим делом?! – стыдливо потупив голову, спросил я у Афродиты…

– Нет, любовь – это стремление к совершенству, – улыбнулась мне Афродита…

– Следовательно, бессмертие дает нам право на бесконечное совершенствование и развития себя как личности, – улыбнулся я…

– Не говори глупостей, милый, – ущипнула меня за бороду Ксантиппа и я снова сладко затонул в ее нежном лоне…

Боги со всех сторон раскачивали облако над Афинами, проливая на всех блаженных граждан Афин дождь…

И все люди прощали друг друга, ощущая свое доброе и светлое бессмертие, которое лучами солнца через нас проходило к ним, облагораживая их чудные мысли… Аминь!…

– Не стройте иллюзий, – сказал мне человек в черном, – вы у нее не первый и не последний…

– Ни альфа, ни омега, – усмехнулся я…

– Вот-вот, – кивнул он печально головой и открыл мне дверь…

Я вошел в мрачный склеп, посреди которого в гробу лежала она, моя милая и желанная женщина…

Я зажег по краям гроба четыре свечи в длинных медных подсвечниках, напоминающих четыре ровных оголенных до смерти дерева, а потом склонившись поцеловал ее…

Она прошептала: Еще! И я поцеловал ее еще раз, а после этого она раскрыла глаза и долго с удивлением глядела на меня…

– Я думала, что это мой третий муж, – смущенно прошептала она…

– Нет, я просто ваш любовник, – также смущенно прошептал я…

– А какой, третий или двадцать пятый?

– Это не так уж и важно! – вздохнул я.

– И все-таки, что вам от меня надо?! – неожиданно она сдвинула брови…

– Почти ничего, просто пришел проститься и все, – прошептал я…