Мы одинаковы были несчастны в этом мире и никому не нужны…

Именно поэтому я овладевал ей всю ночь… Мне хотелось, чтобы в ней возникло миллиард мои крохотных частиц, которые бы быстро объединяясь с ее яйцеклеткой стали бы прекрасными человечиками…

И кажется, я добился своего… Она вдруг тревожно всхлипнула, ощущая в себе эту невидимую жизнь, ее мистическую и тайную взвесь, пробравшуюся в ее лоно от незнакомого ей мужчины…

Теперь она плакала так, словно ее разрывали на части, а я гладил ее по волосам и с печалью озирался на пустынные берега заросшей лесами реки…

Я вроде бы добился своего, но не был счастлив так как хотел…

Во мне что-то оборвалось… Это было чувство делающее меня рабом этой пьяной девушки… Я стоял перед ней на коленях и молил о прощении, но она была глуха к моим мольбам…

Она упивалась своим горем как одинокая фурия…

И все же свет бледного фонаря, достигавшего нас с другого берега реки, неожиданно заставлял черты ее милого лица преображаться в волшебную игру страсти… И я опять овладевал ей…

Я не давал ей опомниться… Она уже почти ничего не соображала, и перестала плакать… Она то выла, то смеялась, а я никак не мог понять, что же она хочет на самом деле… Мы были в полной прострации…

Утро едва окутав лучами солнца воды реки обрекало нас на отчаяние…

Мы были обнажены и растрепаны как дикие звери…

А дети на другом берегу реки смеялись и тыкали в нас пальцами…

Мы быстро оделись и ушли в чащу леса… И там она мне сказала, что я могу искупить свою вину, если женюсь на ней…

И я засмеялся как-то неестественно громко, почти как она, когда она была пьяна…

– Ты хочешь моей смерти, – с улыбкой поглядел я ей в глаза…

– Нет, жизни, – серьезно ответила она, пригвождая меня страстным взглядом… И я пошел за ней…

И потом мы долго с ней встречались…

Мы даже подали заявления в ЗАГС, но так и не стали мужем и женой…

Она вышла замуж за того уснувшего шалопая, за Вадика…

Но я продолжал с ней встречаться… Однажды этот Вадик выследил нас и попытался меня убить из травматического пистолета…

Я увернулся, но моя волшебная фея стала одноглазой уродиной…

Она, конечно, вставила себе стеклянный глаз, но ее лицо навсегда утратило былую красоту…

Этот глаз оставался неподвижным и страшно уродовал ее, напоминая мне о нашем общем грехе…

Вадика оправдали, а она с ним развелась…

Я продолжал с ней встречаться, но уже из жалости к ней…

И, кажется, она это чувствовала, потому что постоянно извергала на меня потоки своих ужасных проклятий, даже в постели и во время наших соитий она была совершенно неуправляема…

Я женился на прекрасной девушке и стал отцом двоих детей, но продолжал встречаться со своей одноглазой фурией…

Ее стеклянный глаз, как наваждение окутывал меня неподвижным холодным мертвым взглядом, и я как кролик совсем безропотно ложился с ней в постель…

И ощущая ее ненасытное лоно и слыша ее ужасные проклятия, я был несчастен… Я возвращался к своей жене как тень…

Я уже не мог никого любить… И мне постоянно снился ее кошмарный стеклянный глаз… На ночь она его вытаскивала из своей пустой глазницы и стеклянный глаз плавал в стеклянном сосуде как маленький монстр, как чудовищный зародыш в таком же чудовищном теле своей матери…

А однажды я его выкрал и долго любовался им…

Я изучал его как самого себя и как тайну Вселенной…

И в нем я видел свой грех и плакал…

Я уже просил прощения не у нее, а у ее стеклянного глаза, который теперь стал моим божеством…

Только в психушке у меня отняли этот глаз и я неожиданно вернулся к нормальной жизни…

Моя жена меня любит, а моя одноглазая фурия иногда выслеживает меня и хватает где-то посреди улицы и уводит к себе…

И там у себя она вставляет себе новый стеклянный глаз и пригвождает меня им к своему несчастному лону, а я плачу и ничего не могу поделать ни с ней, ни с собой, и уж тем более с ее новым стеклянным глазом… Аминь!…

Меня зверски пытали, но я ничего не говорил…

Главный врач и он же – палач с гордостью залепил мне затрещину, потом сделал быстро укольчик, а когда спустя какое-то время я очнулся, то я вдруг неожиданно почувствовал, что я теперь не я, а она, то есть баба…

То есть мой противник, чтоб дезориентировать меня и полностью ликвидировать политически, превратил меня в женщину…

Причем, в весьма яркую и очень экстравагантную женщину с весьма похотливой улыбочкой, зовущей, исключительно к любовному усердию…

Да уж за бабой, а уж тем более за такой никакая политическая сила, и уж тем более партия не пойдет…

Я пришел к своим, но меня не узнали, да еще побили за наглость…

Нет, недаром евреи говорят, что наглость – это второе счастье…

Действительно, русский народ самый наглый в мире, сам себя обворовывает, сам себя по тюрьмам разбрасывает, и сам же себе морды переиначивает…

Как мне, например, вместо моей мужичьей бабью присобачили, а с баб какой спрос, они ведь по молодости уже все в пеленках да в засранных памперсах прозябают… Или по кабакам от тоски нам мужикам отдаются…

У них ведь, не жизнь, а самая настоящая малина, то есть каторга!…

Поэтому их политики всех времен и народов и презирают, и если уж какая баба добралась до политического олимпа, то ее обязательно кто-то умный скинуть назад норовит, вроде как баба с воза вон, кобыле, значит, стране, легче!

Вот так я и заделался никчемной бабою… Страдаю день-ночь, отдаюсь кому попало, направо-налево, ибо на моем накрашенном и отутюженном кем-то личике ничего кроме сексуальной потребности не расписано…

Это мои враги, нарочно, чтоб злодейски унизить меня, дали мне такую блудодейскую наружность…

И брожу теперь я по Москвам-кабакам, да напиваюсь в стелечку и ложусь с любым бонвианом в постелечку…

А внутренность моя политическая гложет меня изнутри и спать мне ни часу не дает, а как же там наши-то, да почему это я не с ними, и не борюсь, на фиг, за правду-матку нашу еврейско-русскую-то?!

И зашла я тогда в свою партию разнос делать, чтоб признали меня, сволочи-братья своим, то есть нашенским, а те глазки повылупили на меня, как закричат, да как зашумят, да как трахнут меня, да ничем-нибудь, а моим же былым портретиком, который только-то и остался от меня…

И стало мне горько-прегорько…

И пошла я тогда отдаваться всем подряд…