Бросается, впрочем, в глаза, что участники этих дискуссий предпочитали обходить стороной советский случай с его идеологией государственного атеизма. Они не могли, разумеется, не упомянуть об СССР, но он явно находится на периферии их внимания[398]. Предметом отдельного изучения СССР выступает скорее в эмпирических, чем в теоретических исследованиях[399].

При этом молчаливо предполагается, что советское пространство в эпистемологическом плане вписывается в общий контекст, т. е. может быть описано в тех же категориях, что и Запад: здесь происходил, по сути, тот же процесс, что и в Западной Европе[400] (секуляризация), — с той лишь разницей, что последняя в СССР носила форсированный характер. В аналогичной — «нормализующей» — оптике предстает и постсоветская Россия: считается, что она так же, как и ее европейские соседи, в определенных отношениях переживает «десекуляризацию», а в долгосрочной перспективе включилась в тренд трансформации в «постсекулярность»[401].

Нам представляется, однако, что при таком подходе от исследовательского взгляда ускользают некоторые важные особенности государственно-конфессиональных отношений, имевших место в России в советский период ее истории. Кроме того, мы полагаем, что данный подход мешает пониманию того режима секулярности, который сформировался в России постсоветской. Тем самым по умолчанию предполагается, что страны Восточной Европы, входившие после Второй мировой войны в советский блок (или, как Югославия, только в «социалистический лагерь»), позволительно рассматривать в качестве вариаций в рамках того же режима секулярности, что сложился в советской России. Показательно, например, что авторы обстоятельного сборника, посвященного взаимодействию религии и политики[402], не делают никаких различий между СССР и его восточноевропейскими сателлитами в смысле устройства государственно-конфессиональных отношений. Так, в разделе о протестантизме исследователь П. Фрестон предпочитает рассуждать в целом об «инспирированных марксизмом режимах», не делая различий между ГДР и советскими Латвией и Эстонией[403], а Дж. Мэдли в обзорной главе об отношениях государства и религии оперирует понятием «бывший советский блок». По его мнению, все 22 государства, находившиеся за железным занавесом, могут быть охарактеризованы как «де-юре атеистические», коль скоро отделение церкви от государства там означало «исключение религии из публичной жизни» и «отсечение» (cutting-off) религиозных институций от большинства ресурсов — как символических, так и материальных[404]. Аналогичным образом Х. Казанова рассуждает о «коммунистических режимах советского типа», которые являются «наиболее очевидным примером» государств одновременно строго секулярных и недемократических[405]. П. Норрис и Р. Инглхарт, исследуя феномен «религиозного возрождения», выбирают в качестве объекта исследования все «посткоммунистические страны»[406].

Мы, однако, полагаем, что режим секулярности в СССР, с одной стороны, и режим секулярности в странах социалистического лагеря в Восточной Европе, с другой, имеют целый ряд принципиальных отличий.

Далее под секулярностью мы вслед за М. Вольраб-Заар и М. Бурхардт будем понимать совокупность культурных смыслов, в основе которой лежит дифференциация между религией и нерелигиозными сферами, а под режимом секулярности — порядки и практики, возникающие вокруг такой совокупности в конкретной стране или макрорегионе[407].

СПЕЦИФИКА СОВЕТСКОГО СЛУЧАЯ В КОНТЕКСТЕ СЕКУЛЯРИЗАЦИИ И СЕКУЛЯРИЗМА

На наш взгляд, утверждение, согласно которому советский случай представляет собой один из вариантов процесса секуляризации, нуждается в существенных уточнениях. Процессы, имевшие место в СССР в сфере государственно-конфессиональных отношений, довольно резко контрастируют с тем, что происходило в этой сфере в западных странах.

(1) На Западе секулярные идиомы постепенно «прорастали» в общественную жизнь. В СССР секуляризм был буквально насажден сверху. Установленный коммунистами порядок исключал и религиозную агентность, и религиозные символы. Спору нет, религиозная политика властей за годы существования советского режима претерпела заметные изменения — от попыток полностью вычистить следы присутствия религии из жизни общества в 1920–1930‐х годах до компромисса с церковью и ее использования во внешнеполитических целях в брежневскую эпоху[408]. Тем не менее в течение всех семи десятилетий правления коммунистов религиозность считалась социально неодобряемым поведением.

(2) В западных странах налицо континуальность религиозных институтов. В XX столетии они утратили свою былую значимость, но не исчезли — и никогда не исчезали — из публичного пространства. В СССР религиозные институты были демонтированы. Они фактически не присутствовали в публичном пространстве на протяжении жизни четырех поколений (исключение — Западная Украина, Западная Белоруссия, бóльшая часть нынешней Молдовы и три страны Балтии, где эти институты продержались до начала Второй мировой войны, пока указанные территории не вошли в состав СССР).

(3) Тот факт, что на протяжении жизни многих поколений атеизм служил государственной идеологией, имел серьезные последствия и для институциональной структуры общества, и для самосознания граждан. Государство в данном случае не просто дистанцировалось от религии, вытесняя ее из публичной сферы, как это произошло в начале XX века во Франции с ее принципом laïcité (светскости, или лаицизма), представляющим собой крайнюю форму приватизации религии. Во Франции, несмотря на настороженное, неблагоприятное и даже враждебное (в жесткой версии лаицизма) отношение государства к религии, произошла именно ее «приватизация»: религия вытесняется из публичной сферы в приватную, но право следовать ей в частном пространстве гарантировано законом. В советском же случае власть стремилась вытеснить религию из жизни граждан вообще[409]. Это не «гиперприватизация» религии, как иногда утверждается[410], а такое обращение с ней, когда религиозная вера и религиозные практики рассматриваются государством как в лучшем случае нечто нежелательное. Для религии же такая ситуация означала индивидуализацию, то есть уход верующих в добровольное гетто, а следовательно, их (само)изоляцию от социокультурного мейнстрима. Заметим, что при таких радикально секулярных режимах, как турецкий в период власти кемалистов, подобной изоляции не происходило: государство с конца 1920‐х по конец 1970‐х годов демонстративно дистанцировалось от религии, но не ожидало от граждан перехода на атеистические позиции. Более того, в кемалистской Турции, в отличие от советской России, речь шла не об уничтожении ислама как такового, а скорее о его реформировании. Власти рассчитывали на то, что модернизированный ислам будет поддерживать турецкий национализм[411].

Полагаем, что изложенные обстоятельства не могли не оказать существенного влияния на формирование режима секулярности в России после краха советского строя. На наш взгляд, общество, сложившееся в России в этот период, уместно характеризовать как постатеистическое.

Но прежде чем приступить к демонстрации этого тезиса, остановимся на особенностях советского режима секулярности по сравнению с соответствующими режимами в коммунистических странах Восточной Европы.

СТРАНЫ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ И СОВЕТСКИЙ РЕЖИМ СЕКУЛЯРНОСТИ

Представляется, что страны Восточной Европы, в