– Мы всё больше борщи варим, – сказала после завтрака Галя. – Лапша с картошкой цэ шось новэ. Прыiду – удивлю мамку: блюдо ей тож понравыцця.

– Крестьянская еда. Сытно и вкусно, – объяснила Эмма. Сходили с детьми во двор, поиграли в снежки. Это был краткий, но всё же отдых, праздник души и общения с детьми. Розовощёкие, весёлые, все шумно вошли в дом и занялись приготовлением обеда – картофельного супа и лепёшек. Дети толкались «под ногами»: «Бабушка, давай я», «Тёть Галя, можно я?» И ей казалось, что она тоже член этой большой семьи. После обеда Галя увезла на ферму Берту. Расставались, надеясь на лето и на скорое окончание войны. Маргарет утешало, что свиделись, – узнала хотя бы, где и как живётся дочке и внукам.

Обратной дорогой Маргарет и Галя общались большей частью жестами и мимикой, но с этих уроков русского языка, что оказался, как позже выяснилось, украинским, лексикон старушки пошёл в гору. Весной добросердечные хохлушки снабдили соседей семенами картофеля, огурцов, моркови, свёклы, тыквы, подсолнуха, и женщины с 10-летним Геликом засадили и засеяли огород в 10 соток. Несмотря на малый возраст, Гелик полол огород, ловил в степи сусликов, на речке – гольянов, косил траву, на ручной тележке привозил её к домику, а в снегопады расчищал дорожки.

Великим благом военных лет была бесплатная почта – проблемой оставался лист бумаги. Читая наполовину затушёванные «треугольники» Вальдемара и выуживая скупые сведения о Петре, женщины плакали от жалости к мужьям, себе и испорченной бумаге, что была на вес золота. Разгадывая заштрихованное, учились читать меж строк и безошибочно улавливали, какую правду убрал цензор. Узнавали, что в часы пересмен Вальдемар и Пётр выискивали друг друга во встречных колоннах. Бывало, встречались глазами… Иногда, несмотря на запреты и угрозы, успевали прокричать друг другу новости о себе и новости о родных с Алтая.

Май 1945-го. Война закончилась, однако надежды советских немцев на возвращение в родные дома не оправдались. Напротив, их жизнь ужесточил новый указ, что запрещал свободное перемещение спецпереселенцев. Исполнение указа осуществляли усердные коменданты НКВД – до абсурда фанатичные невежды. Нельзя было посещать знакомых и родных, что жили в том же селе, но в другом колхозе; нельзя было переходить с одной улицы на другую, хотя переход с улицы на улицу бывал связан с работой, школой и даже местной властью – сельским советом, куда вызывали поднадзорного, так что над абсурдностью указа потешались не только немцы, но и местные жители.

Оставшиеся в живых старики продолжали послушно исполнять указ даже после его отмены (1956). Так до конца своих дней они и прожили на улице, по имени Депортация, рядом с раскулаченными русскими и украинцами, что разделили с ними их искалеченную судьбу, но с которыми прожили душа в душу.

Тайные свидания с Бертой в связи с указом становились всё опасней. Это доставляло страдания Маргарет, слабевшей день ото дня. Чтобы быть ближе к Берте и внукам, она склоняла Иду и Ами перебраться в районный центр. Ида неоднократно просила коменданта разрешить воссоединение, но тот постоянно отклонял её просьбы. Неизвестно, что нашло на коменданта через год, но Иде было разрешено переехать в районный центр.

Гелик к тому времени окончил 4-й класс. На краю районного центра, на той же улице, где стояла землянка Эммы и Берты, Ида увидела остов саманного домика. Стены были крепко спрессованы, силу ливней не выдержало лишь несколько кирпичей, что валялись на земле.

– Вставим оконные рамы, накроем крышу, – решила Ида, – зато зимой будет теплей, чем в землянке.

Под предлогом, что надо помочь тётке в районе, всё те же соседки, Галя и её мама Груша, помогли Иде где хитростью, а где и ложью вывезти из Степного Кучука оконные рамы, доски для потолка и балки для перекрытия. Председатель по просьбе Гали достал, чтоб «заменить потресканные стёкла», дефицитное по тем временам стекло. Сосед накрыл в двух комнатах крышу с подростками 13–14 лет. Печник выложил грубку и русскую печь, так что греться было где и на чём – было бы топливо… Забота о нём лежала на Гелике и Голде. С тележкой они собирали либо коровьи лепёшки в поле, куда выгоняли днём стадо колхозных коров, либо распиливали во дворе коряги, которыми рассчитывались клиенты мамы и тёти Ами.

В колхозе Степного Кучука, где четыре года проработала Ида, ей удалось выпросить телегу дров на зиму, и в одно из воскресений Галя приехала на огромной бричке для перевозки сена и соломы. По мере того как бричка обретала форму скирды, её складывавшиеся «крылья» поднимали и стягивали для надёжности верёвками. В этот раз «крылья» тоже были стянуты верёвкой, но на дровах восседала в галифе и светлой блузке с длинными рукавами Галя и что-то громко издали кричала. Каждый её приезд становился праздником для всех: в этот день готовили лапшу с картошкой.

– У нас радость! – кричала она. – Нашёвся брат! Жи- вый. Мама щаслыва до усрачки. Пiсля раненiя пiд якiм-то Котбусом вiн довго лежав у госпіталі. Теперь его повысiли в званii, работае у штабе. Прыйслав посылку, а там тканi, якых світ не бачыв. В общем, работу вам прывезла – кумэкайтэ над фасоном!..

– Слезай, разгружать будем! – крикнула Ами. – Над фасонами начнём кумекать, когда наедимся Nudel mit Kartoffel.

– Хорохорюсь… – загрустила за столом Галя. И, так как долго молчать не могла, пожаловалась сквозь слёзы, – одягаюсь… а для ко́го? Для беззубых стариков? Воны и без то́го лопухом лыпнуть…

– Ничо, Галь, – попыталась сгладить горечь её слов Берта, – твои женихи скоро все вернутся. А не вернутся – другие подрастут.

– Хто подрастёт? Гелик, что ли? Геличек, ты на мне женишься? – взъерошила она кудри 11-летнего «жениха», и он покраснел. – Не боись. На твой век невест и без меня хватит.

К глубокой осени надо было сделать многое: вымазать стены внутри и снаружи, выкопать погреб, убрать и вывезти из Степного Кучука урожай с огорода, заготовить достаточно топлива для зимы. Делать всё это предстояло ночами – в свободное от работы время.

Маргарет, что оставалась ядром двух семей, к концу лета слегла. Понимая, что становится обузой (стирать, варить, убираться уже не было сил), бывала счастлива, когда могла выйти с детьми во двор. Сидя на солнышке в окружении внуков, она рассказывала им про красную шапочку, барона Мюнхгаузена и волшебную флейту гамельского крысолова. К сказкам любил прислушиваться и «взрослый» Гелик, на чьих плечах лежали все мужские обязанности.

Умерла она ночью, в промозглую неуютную осень. При слабом свете коптилки к ней подошла Берта. Маргарет на мгновение открыла глаза и, глядя на дочь, выдохнула: «Пе-етя!» Ослабев от стресса, вызванного мнимой встречей с сыном, прошептала: «Петенька… Ты-ы?..» вздрогнула и затихла. Хоронили её ранним утром, чтобы успеть на колхозную работу. Весь домашний быт и забота о внуках, детях Берты и детях Иды, легли теперь на бабушку Эмму.

Так, не без влияния политических катаклизмов, от которых зависела идеология века, завершилась линия Германнов из XIX столетия – родное Поволжье унесли они с собой в заоблачный мир.

Конец 40-х, начало 50-х