– Месье, ну что вы? Нам так неловко… К тому же у меня давление… – щебетала старушка с идеально уложенными волосами.

– Мадам, – обратился Дженнаро к одной из дам, – три глотка этого напитка излечат все ваши недуги. Поверьте мне на слово.

«Я просто тебя обожаю, – думала я, наблюдая за прелестной сценой. – Обожаю…»

Перед тем как покинуть ресторан, слегка подвыпившие бабушки трижды нас расцеловали и пожелали так много счастья и любви, словно мы отмечали круглую дату свадьбы. Оставшись тет-а-тет вместе с морепродуктами и бокалами, мы на одном дыхании приговорили несколько десятков устриц, не размениваясь на душещипательные беседы, – слишком уж велико было чувство голода.

– Мадемуазель, – заговорил Дженнаро, слегка подкрепившись, – мой обожаемый гид, вы были правы. Прогуляться по Парижу пешком – превосходная идея.

– О да! Честно говоря, ездить здесь на машине – сплошные мучения. Пробки, пробки, пробки… А вы знаете, что в этом городе нет знаков «Stop»?

– Совсем нет? – переспросил он, разделываясь с огромным лангустом.

– Совсем. До 2012 года существовал всего один знак, кажется, в шестнадцатом аррондиссемане. Но и его убрали. Думаю, поэтому французы так сильно матерятся за рулем, вечно полагаясь на помеху справа.

– Мадемуазель, я могу поинтересоваться, куда вы постоянно смотрите?

– Простите, никуда. Просто у вас за спиной, справа по диагонали, сидит человек, который…

– Который что? – Дженнаро оторвался от лангуста.

– …который постоянно смотрит на вас, – договорила я.

– Полагаю, что он смотрит на вас, мадемуазель. Пусть наслаждается. Закажем еще устриц?

– Я вам точно говорю: он смотрит на вас. И я его где-то видела…

– Вы уверены? – Вопрос прозвучал более чем серьезно.

– Да.

– Хорошо… Можете его описать?

– Это будет несложно. Импозантный, по национальности скорее всего немец, приблизительно лет шестидесяти, дорогой костюм, длинные светлые волосы, ухоженная борода, усы. Я точно его где-то видела. Думаю, дальше описание не имеет смысла… – я замолчала, уткнувшись глазами в тарелку.

– Почему?

– Потому что он идет к нам.

Когда высоченная фигура незнакомца нависла над нашим столом, крупная мужская ладонь опустилась на плечо моего женевского товарища.

– Друг мой… Какая неожиданная встреча! – Приветственная фраза имела ироничный оттенок и, несмотря на отличное французское произношение, все-таки выдавала грубоватую немецкую «r».

Спокойно повернув голову, Дженнаро поднял вверх ледяные глаза:

– Надо же…

Мой товарищ приподнялся, подавая руку длинноволосому мужчине.

– Не ожидал снова увидеть тебя в Париже. Сколько лет прошло? Шесть? Я думал, ты достаточно успел пожить в этом городе для того, чтобы вернуться вновь. Я что-то не то сказал? – ехидно улыбнулся прервавший нас гость. – И что за манеры? Если ты не хочешь представить меня своей… подруге, то я сделаю это сам. Вольфганг, – назвал свое имя немец, протягивая мне огромных размеров ладонь.

– Джулия, – на автомате произнесла я, стараясь не встречаться глазами с Дженнаро.

Даже не знаю, какое чувство занимало сейчас первенство на моем сердечном пьедестале: боль, обида, ненависть, разочарование или все вместе. Никогда в жизни я не ощущала себя такой идиоткой: невзирая на то что логика подсказывала мне, что владеющий несколькими языками человек мира, интеллектуал, меценат, ценитель искусства просто обязан был побывать в Париже, я ему поверила. Поверила, что он здесь не был. Да для меня проще было раздеться и зайти прошлой ночью к нему в номер, чем показывать любимые места и водить на могилу Мопассана. Потому что это было личное. Это было мое. Открывая, то есть полагая, что я открываю для него мой Париж, я открывала вместе с ним свое сердце. А получается, что я исполняла роль потешной куклы, которую правильно завели, крутанули металлический ключик где-то между лопаток и сказали: «Говори, ходи и развлекай».

– Что-то мне подсказывает, что я не совсем вовремя.

От немца не укрылось возникшее за столом напряжение.

– Ну что вы? – неожиданно вырвалось у меня. – Присоединяйтесь к нам, если хотите! Синьор Инганнаморте любезно показывал мне Париж, в котором я никогда не была. Но мне кажется, что мы уже все посмотрели.

– Синьор Инганнаморте… – Человек по имени Вольфганг расплылся в обескураживающей улыбке, присаживаясь рядом со мной на диван. – Мадемуазель, вам очень повезло с экскурсоводом. Никто так не знает этот город, как мой старый приятель.

– Да вы что? – Я закипала от негодования, но старалась качественно вести игру, которую сама же и затеяла.

– Вы уже ходили по музеям? – Вольфганг обратился к Дженнаро.

– Вольфганг, cher ami[76], я рад видеть тебя в замечательном расположении духа. И как давно ты… наслаждаешься Парижем?

Наконец-то мой товарищ наградил меня пристальным взглядом.

– Довольно давно. Я освободился раньше, чем планировалось, – хохотнул немец.

– Я об этом не знал.

– Уверен, что если бы знал, то давно бы на меня вышел. Нашу крепкую дружбу так много связывает…

– Я об этом помню. Не успел в силу обстоятельств выразить тебе слова благодарности, но мы уладим это недоразумение.

– Не сомневаюсь.

Я всегда прекрасно чувствовала тонкость момента и понимала, что этим людям было что друг другу сказать, если бы не мое присутствие. В любой другой ситуации я бы извинилась, сделала вид, что мне нужно позвонить или в отлучиться, но… Во мне бурлила элементарная детская вредность.

– Скажите, Вольфганг, а я могла вас видеть в Германии? – Мой внезапный вопрос застал старых приятелей врасплох.

– Не думаю, – выдержав паузу, вежливо ответил немец. – А где вы бывали в Германии?

– Эссен, Кельн, Гамбург, Дюссельдорф, Мюнхен, Берлин, Фрайбург… Просто ваше лицо кажется мне очень знакомым. Вы же немец, верно?

– Верно. А чем вы занимались в Германии? – осторожно поинтересовался он.

– Мне там делали операцию. Я часто летала на обследования. Затем учила язык в Берлине, Гамбурге, Фрайбурге и Дюссельдорфе.

– Так вы говорите по-немецки?

Немец явно пытался направить разговор в другое русло.

– Да, довольно неплохо, правда давно не практиковалась. Я училась в институте Гете и…

И тут меня осенило. Паззл сложился так неожиданно быстро, что я растерялась. Ну конечно же. Гете-институт. Фрайбург и Берлин. Документальное кино. Самый нашумевший судебный процесс со времен Хана ван Меегерена. Мы с группой студентов смотрели фильм о гениальном фальсификаторе картин Вольфганге Вельтракки: «Beltracchi: Die Kunst der Fälschung»[77].