он назвал ее тайное уменьшительное имя, никому не известное, каким-то образом угаданное им. Интуиция – это сезам любви.

«Хорошо, хорошо, карамельные глазки, – сказал застенчивый молодой великан, высвобождая руку. – Не забывай, что я при исполнении».

И Круг вновь ощутил его мятное дыхание.

17

Автомобиль остановился у северных ворот тюрьмы. Д-р Александер, мягко манипулируя пухлой резиной гудка (белая рука, белокожий любовник, грушевидная грудь наложницы-негритянки), посигналил.

Последовал долгий железный зевок, и машина вползла во двор № 1. Там стая охранников, частью в противогазах (в профиль имеющих разительное сходство с сильно увеличенными головами муравьев), облепила подножки и другие доступные части автомобиля, а двое или трое, покряхтывая, даже забрались на крышу. Множество рук, некоторые в защитных перчатках, схватили оцепенело откинувшегося назад Круга (все еще находившегося в стадии личинки) и выволокли его наружу. Им занялись охранники А и Б; прочие зигзагами шустро разбежались в разные стороны в поисках новых жертв. Улыбаясь и небрежно отдавая честь, д-р Александер бросил охраннику А: «Еще увидимся», после чего сдал назад и принялся энергично выкручивать рулевое колесо. Утративший притягательность автомобиль развернулся и сорвался с места: д-р Александер повторил небрежное полуприветствие, а Мак, погрозив Кругу невиданных размеров указательным пальцем, втиснул свои ляжки на то место, которое Мариетта приготовила ему рядом с собой. И вот уже скрывшийся из виду автомобиль, празднично гудя, умчался на благоухающую мускусом частную квартиру. О ликующая, пылкая, нетерпеливая молодость!

Круга через несколько дворов провели к главному зданию. Во дворах № 3 и № 4 на кирпичной стене были мелом нарисованы силуэты приговоренных к казни людей – для учебной стрельбы. По старинной русской легенде, первое, что видит rastreliany [расстрелянный], попадая в «мир иной» (пожалуйста, не перебивайте, это преждевременно, уберите руки), – это не сонм обычных «теней» или «духов», или отталкивающе близких, невыразимо близких и невыразимо отталкивающих близких в старомодных одеждах, как вы могли бы подумать, а своего рода медленный и безмолвный балет, приветственную группу таких вот меловых силуэтов, волнообразно покачивающихся при движении, вроде прозрачных инфузорий; впрочем, долой эти мрачные суеверия.

Вошли в здание, и Круг оказался в необыкновенно пустой комнате. Совершенно круглая, с хорошо выскобленным цементным полом комната. Его конвоиры исчезли так внезапно, что, будь он героем романа, он вполне мог бы подумать, что все эти странные события и прочее – какое-то зловещее видение или что-то вроде того. У него пульсирующей болью болела голова: тот вид мигрени, при которой кажется, что боль выходит за пределы одной части головы, как краски в дешевых комиксах, и не полностью заполняет пространство другой ее части; и эта тупая пульсация повторяла: один, один, один, все никак не достигая двух, никогда. Из четырех дверей, расположенных в этой круглой комнате по сторонам света, только одна, одна, одна не была заперта. Круг толкнул ее.

«Да?» – сказал бледноликий человек, не отрывая глаз от пресс-промакивателя, которым он прокатывал то, что только что написал.

«Я требую немедленных действий», – сказал Круг.

Чиновник посмотрел на него усталыми слезящимися глазами.

«Мое имя – Конкордий Филадельфович Колокололитейщиков, – сказал он, – но все зовут меня Кол. Прошу садиться».

«Я…» – начал Круг заново.

Покачав головой, Кол торопливо выбрал необходимые бланки:

«Погодите, сперва нужно ответить на все вопросы. Ваше имя?»

«Адам Круг. Не могли бы вы, пожалуйста, распорядиться, чтобы сюда немедленно доставили моего ребенка, немедленно —»

«Немного терпения, – сказал Кол, обмакивая перо. – Согласен, процедура довольно утомительная, но чем скорее мы с ней покончим, тем лучше. Итак, К, р, у, г. Возраст?»

«А будет ли нужда во всем этом вздоре, если я сразу скажу, что изменил свое решение?»

«Нужда будет в любом случае. Пол – мужской. Брови – кустистые. Имя отца?»

«Такое же, как у меня, будьте вы прокляты».

«Спокойнее, спокойнее, не надо меня проклинать. Я устал не меньше вашего. Вероисповедание?»

«Прочерк».

«Прочерк – это не ответ. Закон требует, чтобы всякий мужчина декларировал свою религиозную принадлежность. Католик? Виталист? Протестант?»

«Мне нечего ответить».

«Милостивый государь, вас хотя бы крестили?»

«Я не понимаю, о чем вы говорите».

«Ну это уже ни в какие – Вот, смотрите, я обязан здесь что-нибудь написать».

«Сколько еще осталось вопросов? Вы что, – указывает лихорадочно дрожащим пальцем на страницу, – должны заполнить все это?»

«Боюсь, что так».

«В таком случае я отказываюсь продолжать. Я нахожусь здесь, чтобы сделать заявление чрезвычайной важности, а вы отнимаете у меня время на всякий вздор».

«Вздор – это грубое слово».

«Послушайте, я подпишу что угодно, если мой сын —»

«У вас один ребенок?»

«Да, мальчик восьми лет».

«Нежный возраст. Понимаю, как вам сейчас нелегко, сударь. Я хочу сказать, что я сам отец и все такое. Однако я могу вас заверить, что ваш мальчик в полной безопасности».

«Ничего подобного! – вскричал Круг. – Вы подрядили двух подонков —»

«Я никого не подряжал. Перед вами обычный чиновник, с трудом сводящий концы с концами. Если хотите знать, я глубоко сожалею обо всем, что произошло в русской литературе».

«Все равно, на ком бы ни лежала ответственность, он должен решить: либо я умолкаю навсегда, либо же я говорю, подписываю, присягаю – делаю все, что желает правительство. Но делать все это, и даже больше, я стану только при условии, что мой ребенок будет немедленно доставлен сюда, в эту комнату».

Кол задумался. Дело принимало неожиданный оборот.

«Дело приняло неожиданный оборот, – медленно проговорил он, – но, полагаю, вы правы. Видите ли, стандартная процедура приблизительно такова: сперва требуется заполнить бланки, потом вы идете в свою камеру. Там у вас происходит задушевный разговор с сокамерником – нашим агентом, само собой. Затем около двух часов ночи вас пробуждают от тягостного сна, и я снова начинаю допрос. Компетентные люди сошлись во мнении, что вы должны сломаться между шестью сорока и четвертью восьмого. Наш метеоролог предсказал особенно унылый рассвет. Д-р Александер, ваш коллега, согласился перевести на обыденный язык ваши загадочные высказывания, ведь никто не мог предвидеть такой прямоты, такого… Полагаю, я могу еще добавить, что вам дали бы послушать детский голос, издающий стоны притворной боли. Мы это отрепетировали с моими детишками, – они будут горько разочарованы. Вы действительно намерены подтвердить, что готовы присягнуть на верность государству и все такое прочее, если —»

«Вам лучше поторопиться. Кошмар может выйти из-под контроля».

«Хорошо-хорошо, разумеется, я немедленно распоряжусь. Такое отношение нас полностью удовлетворяет. Наша замечательная тюрьма сделала из вас человека. Весьма и весьма отрадно. А меня можно поздравить с тем, что я так быстро вас сломал. Прошу меня извинить».

Он встал (приземистый щуплый служащий с бледной головой и