пришлось связать]. Mezhdu tem [среди тем? (Возможно: среди тем его зачарованного состояния)] Kristalsen, nevozmutimo dymia sigaro [Кристалсен, невозмутимо дымя сигарой], sobral ves’ shtat v aktovom zale [собрал весь штат в актовом зале] и сообщил им [i soobshchil im], что он только что получил телефонограмму, согласно которой они предстанут перед военным трибуналом за убийство единственного сына профессора Круга, знаменитого философа, президента университета, вице-президента Медицинской академии. Малодушный Хаммеке сполз со стула, продолжил скольжение, быстро съезжая по извилистым склонам, и, плавно бухнувшись в обморок, наконец остановился, как брошенные сани в девственных снегах безымянной смерти. Госпожа Витвиль, не теряя самообладания, проглотила капсулу с ядом. Допросив и сбросив в яму остальных сотрудников и подпалив здание с запертыми в нем гудящими пациентами, солдаты перетащили Круга в автомобиль.

Путь обратно в столицу лежал через дикие горы. За перевалом Лагодан на долины уже пала вечерняя мгла. Среди громадных елей у знаменитого Водопада воцарилась ночь. За рулем была Ольга, Круг, не умевший управлять автомобилем, сидел рядом с ней, положив руки в перчатках на колени; сзади покачивались Эмбер и американский профессор философии, сухопарый седой человек с впалыми щеками, который проделал долгий путь из своей далекой страны, чтобы обсудить с Кругом иллюзорность субстанции. Пресытившись видами и обильной местной едой (пирóжками с неверным ударением и штчами с неверными звуками, и еще одним непроизносимым блюдом, за которым последовал горячий, покрытый крестообразной корочкой вишневый пирог), кроткий ученый муж уснул. Эмбер все пытался вспомнить американское название похожего вида пихты, растущей в Скалистых горах. Две вещи произошли разом: Эмбер сказал «Дуглас» и ослепленная лань бросилась в яркий свет наших фар.

18

«Этого ни при каких обстоятельствах не должно было случиться. Мы глубоко сожалеем. Вашему ребенку будут устроены самые блистательные похороны, о каких только может мечтать дитя европейца; но все же мы прекрасно понимаем, что для тех, кто продолжает жить, это – (два слова неразборчивы). Мы испытываем нечто большее, чем сожаление. Собственно говоря, можно с уверенностью утверждать, что никогда в истории нашей великой страны партия, правительство или правитель не были так огорчены, как мы сегодня».

(Круга привели в просторный зал Министерства юстиции, впечатляющий мегаподовыми фресками. Самим зданием, каким оно было задумано, но еще не построено, – вследствие пожаров Юстиция и Образование делили отель «Астория» – можно было полюбоваться на картине, изображавшей белый небоскреб, врезающийся, словно собор альбиносов, в морфяно-голубые небеса. Голос, принадлежавший одному из членов Совета старейшин, собравшегося на экстренное заседание во Дворце в двух кварталах отсюда, лился из элегантного комода орехового дерева. В другой части зала Кристалсен шептался с несколькими мелкими служащими.)

«Однако мы исходим из того, – продолжал ореховый голос, – что наши отношения, узы, договоренности, о которых вы, Адам Круг, столь торжественно заявили перед тем, как произошла эта трагедия, остаются нерушимыми. Жизнь отдельного человека хрупка; но мы гарантируем бессмертие государства. Граждане умирают, чтобы Град продолжал жить. Мы не допускаем мысли, что какая-либо личная утрата может встать между вами и нашим Правителем. Со всем тем, наша готовность к воздаянию практически безгранична. Прежде всего, наше лучшее похоронное бюро согласилось предоставить бронзовый погребальный ларь с гранатово-бирюзовой инкрустацией. В нем упокоится ваш маленький Арвид, держа в руках любимую игрушку – коробочку оловянных солдатиков, которых в это самое время группа экспертов Военного министерства тщательно проверяет на предмет соответствия амуниции и вооружения. Далее, шестеро главных виновников будут казнены неопытным палачом в вашем присутствии. Это неслыханное предложение».

(Несколькими минутами ранее Кругу показали этих людей в их камерах смертников. Двое смуглых прыщавых юнцов строили из себя бесстрашных героев – главным образом в силу недостатка воображения – перед католическим священником, пришедшим их исповедать. Мариетта сидела с закрытыми глазами в обморочном оцепенении, тихо истекая кровью. Относительно трех других чем меньше будет сказано, тем лучше.)

«Безусловно, вы оцените, – сказал орехово-кремовый голос, – те усилия, которые мы прилагаем, чтобы загладить самую грубую ошибку, которую только можно было допустить в данных обстоятельствах. Мы готовы смотреть сквозь пальцы на многие вещи, включая убийство, но есть одно преступление, которое ни в коем случае не подлежит прощению, и это – небрежность при исполнении служебных обязанностей. Мы также исходим из того, что, оговорив только что перечисленные щедрые возмещения, мы покончили со всем этим прискорбным делом и больше не станем к нему возвращаться. Вам будет приятно узнать, что мы готовы обсудить с вами различные детали вашего нового назначения».

Кристалсен приблизился к тому месту, где сидел Круг (все еще в домашнем халате, подпирающий щетинистую щеку ободранными костяшками пальцев), и разложил перед ним на львинолапом столе, на край которого опирался локоть Круга, несколько бумаг. Двуцветным красно-синим карандашом синеглазый и краснолицый чиновник тут и там крестиками отметил места, показывая Кругу, где нужно подписать.

Круг молча взял бумаги, медленно смял их и разорвал своими большими волосатыми руками. Один из служащих, тощий и нервный молодой человек, знавший, сколько душевных сил и трудов потребовала печать этих документов (на драгоценной эдельвейсовой бумаге!), схватился за голову и выпустил стон неподдельного страдания. Круг, не поднимаясь с места, схватил молодого человека за полу сюртука и такими же неуклюжими, сокрушающими и медленными движениями принялся душить свою жертву, но его обуздали.

Кристалсен, единственный в зале, кто сохранял полнейшее спокойствие, сообщил в микрофон следующее:

«Вы только что слышали, господа, как Адам Круг порвал бумаги, которые он обещал подписать прошлой ночью. Кроме того, он совершил попытку задушить одного из моих помощников».

Воцарилось молчание. Кристалсен сел и принялся чистить ногти стальным крючком для застегивания штиблеточных пуговиц, содержавшимся вместе с двадцатью тремя другими инструментами в толстеньком карманном ноже, который он где-то стащил в течение дня. Ползая по полу, служащие собирали и разглаживали то, что осталось от документов.

Старейшины, по-видимому, совещались. Затем голос произнес:

«Мы готовы пойти еще дальше. Мы предлагаем вам, Адам Круг, собственноручно расправиться с виновными. Это необыкновенное, особое предложение, которое вряд ли когда-либо повторится».

«Итак?» – спросил Кристалсен, не поднимая глаз.

«Идите вы – (три неразборчивых слова)», – сказал Круг.

Последовало новое молчание. («Он не в себе… совершенно не в себе, – прошептал один женоподобный клерк другому. – Отвергнуть такое предложение! Невероятно! Никогда о таком не слыхал». – «Я тоже». – «Интересно, где это шеф обзавелся таким ножом?»)

Старейшины пришли к определенному решению, но, прежде чем огласить его, самые добросовестные из них потребовали прослушать запись с начала. Они услышали молчание Круга, осматривающего заключенных. Они услышали тиканье часов на руке у одного из юнцов и негромкое печальное бульканье в животе оставшегося