но они вряд ли могли послужить основой для создания массового постоянного профсоюзного движения из-за неоднородности массы неквалифицированных рабочих, участвовавших в них.

Как ни отличались между собой морской и железнодорожный транспорт, но у них была общая черта: их важное стратегическое значение для национальной экономики, которая могла быть парализована в результате прекращения их работы. По мере роста рабочего движения правительства все больше понимали возможность такого удара и продумывали вероятные ответные меры; так, французское правительство сумело прервать всеобщую забастовку железнодорожников в 1910 г. путем призыва на военную службу 150 000 железнодорожников, подчинив их тем самым действию военной дисциплины{114}.

Частные работодатели тоже понимали стратегическое значение транспорта. Когда в Британии началось в 1889—1890-х годах массовое расширение профсоюзного движения, вызванное забастовками моряков и докеров, то хозяева предприняли ответные меры, начав борьбу против железнодорожников Шотландии и против многочисленных, но слабых профсоюзов крупных морских портов. С другой стороны, профсоюзы перед войной планировали стратегический маневр в виде создания Тройственного союза шахтеров, железнодорожников и портовых рабочих. Таким образом, транспорт явно становился ключевым элементом классовой борьбы.

Еще более очевидным было возникновение другой зоны классовой конфронтации, приобретавшей все большее значение: это были огромные и продолжавшие расти металлургическая и металлообрабатывающая отрасли промышленности. Здесь сила организованных трудящихся в виде традиционно крепких профсоюзов, объединявших квалифицированных рабочих старой ремесленной закалки, столкнулась с препятствием в виде новых крупных промышленных предприятий, на которых роль рабочих сводилась к управлению сложными специализированными машинами и агрегатами, не требовавшему высокой квалификации. Технический прогресс быстро сдвигал границы применения новых методов организации труда, обостряя конфликты классовых интересов. В мирное время ситуация еще находилась под контролем, но после 1914 года усилились и обострились трудовые конфликты на всех крупных заводах по производству вооружений. Решительный поворот к революции, совершенный рабочими металлообрабатывающей промышленности в годы войны и после нее, был подготовлен трудовыми конфликтами 1890—1900-х годов.

Итак, рабочие классы разных стран не были однородными, и было нелегко сформировать из них социальные группы, объединенные общими интересами, даже не привлекая в них сельскохозяйственный пролетариат, который рабочие движения тоже пытались организовать и мобилизовать, однако без большого успеха[39].

И все же рабочие объединились. Но каким образом?

III

Первым мощным средством объединения была идеология, которую несла с собой организация. Социалисты и анархисты обращали свои проповеди к массам, которых никто до этого не удостаивал своим вниманием, кроме хозяев и их прислужников, убеждавших их в одном: быть всегда тихими и покорными; даже в начальных школах (если удавалось в них попасть) больше всего говорили о значении религии в обществе; и сама церковь, имевшая мощную организацию, не спешила (кроме нескольких плебейских сект) осваивать новую область — сознание пролетариата, либо просто не умела справляться с воспитанием новых групп населения, столь сильно отличавшихся от структурированных общин прежних сельских и городских приходов. Таким образом, рабочие, представлявшие собой многочисленную новую социальную группу, оказались для общества незнакомыми и забытыми людьми. То, что общество их не знало, подтверждают десятки трудов, написанных исследователями из среднего класса; а насколько они были забыты, можно понять, например, прочитав письма Ван-Гога, служившего проповедником евангелистской церкви в одном из шахтерских районов Бельгии. Так что социалисты нередко оказывались первыми, кто к ним обращался. Там, где условия были подходящими, агитация социалистов воздействовала на самые разные слои рабочих: от ремесленников до шахтеров, пробуждая в них мысль о принадлежности к одному и тому же классу — классу пролетариата. Так, работники надомных производств, жившие в Бельгии, в долинах вокруг Льежа, и занимавшиеся по традиции изготовлением ружей, не знали до 1886 года никакой политики. Мужчины зарабатывали мало и тратили время на разведение голубей, рыбалку и петушиные бои. Все изменилось с того момента, как только на сцену вышла «Рабочая партия». Большинство населения (80–90 %) стали голосовать за социалистов; позиции местного католицизма оказались подорванными. Население Льежа поняло, что оно разделяет убеждения ткачей Рента (хотя те даже говорили на другом языке — фламандском); к ним присоединились все, кто верил в идеалы единого и всемирного рабочего класса. Этот призыв к единству всех, кто трудился и был беден, был донесен агитаторами и пропагандистами социализма до самых отдаленных уголков всех стран. Социалисты принесли с собой также понятие об организации, т. е. о планомерных комплексных действиях, без которых трудящиеся не смогли бы существовать как класс; кроме того, благодаря организации, рабочие приобрели кадры ораторов, выражавших чувства и надежды людей, не умевших этого делать. Агитаторы знали или находили слова правды, которую они чувствовали. Без организации, без коллектива рабочие были просто бедным трудящимся людом. Прежняя мудрость, закрепленная в пословицах, легендах и песнях, на основе которой формировалось мировоззрение бедняков в доиндустриальную эпоху, теперь оказалась недостаточной. Рабочий класс стал новой общественной реальностью, требовавшей нового отражения. Это началось с того момента, когда они поняли призыв своих ораторов: «Вы — это класс, и вы должны это показать!» Поэтому новым партиям было достаточно хотя бы просто обозначить свое имя: «рабочая партия». Кроме активистов новых движений, никто не доносил до рабочих идеи классового сознания. Эта идея объединяла всех, кто был готов признать ее истинность, несмотря на все трудности и различия, существовавшие между рабочими. Люди были готовы признать эту идею, потому что пропасть, отделявшая рабочих от остального общества и даже от других слоев «маленьких людей», становилась все глубже, так как мир рабочих становился все более обособленным; а главное — потому, что главной и определяющей чертой существовавшей реальности все больше становились противоречия между работодателями, платившими зарплату, и рабочими, которые на нее жили. Именно эти противоречия определяли суть ситуации в таких городах, как Бохум (в Германии), имевший в 1842 г. всего 4200, а в 1907 году — уже 120 000 жителей, из которых 78 % были рабочие, а 0,3 % — капиталисты; или как Миллсборо (в Англии), где в 1841 г. было 6000, а в 1911 г. — 105 000 жителей. В этих центрах угольной и тяжелой промышленности, выросших во второй половине XIX века всюду, как грибы после дождя, люди, мужчины и женщины, могли подолгу даже не встречать представителей другого класса, кроме своих хозяев и начальников (владелец предприятия; управляющий; чиновник администрации; учитель; священник); да еще, может быть, мелких ремесленников, лавочников и владельцев пивных, которые удовлетворяли скромные нужды бедняков и сами почти слились с пролетарским окружением[40], так как полностью зависели от своей клиентуры. Это напоминало жизнь в текстильных городах, бывших типичными промышленными центрами более ранней эпохи, но, пожалуй, теперь картина была еще