Эта мысль неожиданно успокоила и даже почти развеселила ее. По крайней мере, плакать она перестала, поворочалась на своем коротковатом диванчике, устраиваясь поудобнее, и, уже засыпая, вдруг почему-то подумала: а за что она бы могла отдать все на свете, и саму жизнь, ни на миг не задумываясь, не рассуждая о целесообразности, не прикидывая, можно ли сбавить цену? Только за дочерей. Но это дело обычное, это у всех так. Дедушка и бабушка отдали свои жизни ей, она отдает свои жизни дочкам, они будут отдавать свои — своим детям. Ничего не требуя и даже не ожидая ничего взамен. Потому что только это и есть настоящая любовь. Все остальное — блажь и помутнение рассудка. Мужиков надо использовать для продолжения рода, а потом — в резервацию, в резервацию, чтобы под ногами не путались и не отвлекали всякими глупостями. Пусть они там занимаются своими серьезными мужскими делами: воюют, играют в футбол, делают научные открытия, проводят соревнования по боксу, читают газеты, пишут политические обзоры, разбивают и чинят машины, командуют парадом, летают в космос и ныряют в океан. Примус починяют. А если они сумеют починить примус, то мы на этом примусе, так и быть, сварим им по тарелке манной каши — пусть порадуются, убогие. К тому же за сохранение генофонда тарелка манной каши — самая та цена.

Какой же она стала циничной, подумать только… Резервация, генофонд, цена — все это придумано давным-давно, и придумано, естественно, мужиками. Тамара ненавидела Кампанеллу с его «Городом Солнца» именно за эту ублюдочную идею — генофонд в резервации. Правда, генофондом там были женщины, и резервация называлась как-то по-другому, но суть та же. Только мужик мог додуматься до такой пакости. Ладно, не надо никого в резервацию. Тем более, что на свете бывают еще и такие, как ее дедушка. А потом — у нее ведь мог родиться и сын! И Юрия Семеновича в резервацию нельзя, он хороший. Да и Николай совсем не плохой человек, просто она сейчас очень сильно на него обижена. Очень, очень сильно. Но не до резервации. Достаточно развода, и пусть живет как хочет.

Неизвестно, жил ли Николай после развода так, как хотел, но жил он точно так же, как и до развода. Впрочем, и у Тамары в жизни ничего не изменилось. И Анна с Натуськой развод папы и мамы, можно сказать, проигнорировали. Анна, когда узнала, что родители собираются разводиться, досадливо поморщилась и сказала:

— Зря.

И все. И вся реакция на эпохальное событие.

Наташка, правда, употребила гораздо больше слов, но таких, что уж лучше бы не употребляла.

— Вы что, с ума сбесились на старости лет? — отчитывала она родителей сердито, но как-то не слишком пристрастно. Было заметно, что она именно сердится, а не переживает. — Вы что, с дуба рухнули — разводиться за пять минут до пенсии?! Людей смешить! Вы что, на других жениться собираетесь?! Нет? Так с какого перепугу… Нет, я с вас угораю. Они разводиться решили, а я, значит, буду безотцовщина и безматерщина. Спасибо большое.

— Ты что несешь-то, — обиженно сказала Тамара, ошеломленная выговором Наташки. Ни вопросов тебе никаких, ни сочувствия, ни переживаний. — Какая безотцовщина? И эта… как ее… безматерщина? Мы что, отказываемся от тебя? Уезжаем? Умираем? Мы все остаемся вместе… То есть живем, как и прежде, в одной квартире. Просто мы с папой перестаем быть мужем и женой.

— Бред, — сказала Наташка решительно. — Шиза. Слушать противно. Все, некогда мне тут с вами, я к Лерке на день рождения опаздываю. Вернусь к одиннадцати, наверное. Чтобы до одиннадцати уже помирились.

И хлопнула дверью, оставив родителей в растерянности и неловкости, что неожиданно их объединило.

— Похоже, им обеим наплевать, что у нас и как, — в замешательстве сказал Николай. — Наташка еще хотя бы сердится, наорала вон ни за что. Хотя, по-моему, всерьез не приняла. А Аня вчера, кажется, вообще внимания не обратила. Или они просто не поняли?

— Все они поняли, — сухо откликнулась Тамара. — Чего ж тут непонятного? Родители разводятся — это личное дело родителей. А у этих монстриков свои личные дела, которые гораздо важнее родительских. Анна сейчас вообще ничего не видит и не слышит, кроме собственного пуза. И это очень правильно. А Натке хочется одновременно и загореть до выпускного как следует, и золотую медаль не прозагорать. И на море с девчонками скатать, и в университет успеть поступить. И Володьке голову заморочить, и с Леркой не поссориться, потому что Лерке этот Володька тоже нравится. У девочек своих проблем уйма, а тут еще мы со своими. Понятно, что им не до нас.

Это «мы» и «нас», сказанные сначала им, а потом ею, тоже объединили их, позволили им спокойно обговорить, так сказать, технологию их разрыва, и они все обговорили, мирно попивая чаек за новым мозаичным столом в новой просторной и нарядной кухне. И вообще много о чем разговаривали, вместе ожидая возвращения Наташки, — о всякой всячине, о каких-то бытовых пустяках, о Наташкином выпускном вечере, о том, что скоро станут дедом и бабкой, — вот интересно, кого им Анна родит? — о том, что для Анны уже почти нашлась новая квартира, очень подходящий вариант, только серьезный ремонт требуется… Значит, Анне с мужем, скорей всего, придется какое-то время пожить у родителей, ну, ничего, все поместимся, хорошо все-таки, что квартиру в свое время так перепланировали, что получилось аж пять комнат, правда, две совсем крохотные, но зато отдельные… Разговоры были тихие, неторопливые, интересные и приятные, давно они таких разговоров не разговаривали, даже в лучшие времена в их разговорах не было столько мира и согласия. Странно, неужели надо было подать на развод, чтобы прийти к взаимопониманию?

И только Тамара об этом подумала, как Николай прямо посреди обсуждения покупки нового чайного сервиза вдруг спросил:

— Я все-таки не понимаю… Ты мне скажи: ты из-за чего решила со мной развестись? Из-за Юрия Семеновича, да?

Вот же безнадега… Она сидела, молча глядела в потолок и старалась задавить в себе нарастающее раздражение. Вот же безнадега беспросветная. Ей совсем не хочется вспоминать обиды, и уж тем более — объяснять ему. Раз не понял, так никогда и не поймет. Она все-таки попыталась объяснить:

— Я развожусь с тобой потому, что ты не понимаешь, почему я с тобой развожусь.

Ну и, конечно, он опять ничего не понял, потребовал каких-то объяснений, опять упомянул Юрия Семеновича, Тамара раздражалась все больше, и спокойный вечер наверняка бы закончился тяжелыми и бессмысленными выяснениями отношений, но тут наконец пришла Наташка — и с порога вывалила на них ворох своих проблем. Лерка покрасила волосы — вот дура, да? — ей подарили шубу — с ума сошли, лето на дворе! — они вместе решили поступать на экономический, а Вовка пришел пьяный… ну, не очень пьяный, но все равно противный, козел, да еще весь вечер цитировал Пелевина, а потом ни с того ни с сего заговорил по-английски, причем с таким акцентом, что стыдно слушать, и в конце концов Наташка с Леркой вместе решили, что этот отстой им на фиг не нужен. О проблемах родителей Наташка ни разу не вспомнила, и вечер закончился как обычно, и ночь прошла как обычно, и вся дальнейшая жизнь покатилась как обычно, с домашними заботами, с вечным молчанием Николая, с Наташкиными экзаменами, с Аниным самоуглубленным взглядом и круглым, гордым, даже каким-то вызывающим животом.