Проходя по полуобвалившемуся окопу, переступая через ноги уставших от жары и трудов русских солдат, он с тревогой и покаянием думал о том, сколько же крови — родной, русской крови — должно быть пролито, сколько жизней погублено, сколько городов сметено с лица земли, чтобы он, поручик Розданов, наконец почувствовал себя отмщенным! Да и кому он, собственно, мстит? Этим забитым пропагандой, запуганным энкевэдистскими чистками, раскулачиванием и прочими репрессиями сельским мужикам?

«Уж лучше было погибнуть где-то там, в лесу, чем оказаться вражеским лазутчиком в русских окопах, где любой солдат готов умереть, но не пропустить германца на свою землю, — мрачновато размышлял Розданов. И размышления эти были с горьким привкусом спасения, купленного на сребреники Иуды. — Если бы я оказался у красных в такой роли во времена Гражданской войны — это было бы понятно, естественно, продиктовано самими обстоятельствами, самим ходом истории моей страны и моего народа. Но ведь сейчас эта история приобрела совершенно иной излом…»

На той стороне Днестра в полнеба расползалось багряно-черное зарево, очевидно, доставшееся красным от очередного налета штурмовиков «люфтваффе». Впрочем, не исключено, что поджигали сами красные: дабы не досталось врагу.

«И теперь, находясь здесь, я должен вступать в сговор с гитлеровским лейтенантом, этим провинциальным мерзавцем, чтобы помог мне вернуться в стан вермахтовцев, помог снова стать врагом, снова, в который раз, предать… Хотя, пардон, — вдруг остановил себя Розданов. — Тогда, в рядах белого движения, я никого не предавал. Никого. Ибо тогда я оставался верным офицерскому долгу. Пусть большинство народа тянулось за большевиками, поддаваясь демагогическим обещаниям по поводу земли, равенства и братства, которых они так и не получили и вряд ли когда-нибудь получат. Но в то же время огромные массы российского люда поддерживали и нас. И не моя вина, а моя беда, что в конце концов народ сделал тот выбор, который он сделал. Этот свой роковой выбор».

С этой облегчившей его душу мыслью Розданов и подошел к открытому чуть позади окопов и накрытому сверху бревнами и ветками санитарному окопу-полублиндажу, в котором в тени-прохладе молился, ожидая своей участи, немецкий лейтенант.

— Как служба, Лозовский? — с наигранной бодростью поинтересовался у часового.

— Страшновато… Скорей бы уже… — поднялся ему навстречу дезертир, тоже пристроившийся было так, чтобы толика тени досталась и ему. — Что немец, что я. Оба ждем, когда за нами придут.

— Что в этом странного? Обычные ощущения дезертира и пленного.

— Ты-то сам кто? — оскорбленно проворчал Лозовский. — На мне хоть крови нет.

— Этого мы пока не учли. Спасибо за напоминание. Прежде надо было «повязать» кровью. Закон любого преступного сообщества. Ведет себя наш германец как? — не стал дальше подбрасывать поленья в огонь Розданов.

— Смирился. Но сюда этот приходил, Семенюк, или как там его. Ну, тот, в присутствии которого лейтенант учинил пленному допрос. Пришел, поговорили. И, сдается, заподозрил он что-то. Все допытывался, откуда родом наш лейтенант, почему так хорошо знает немецкий.

— Заподозрил, естественно. И кто бы на его месте не заподозрил? Если Штубер — обычный красноармейский лейтенант, то почему так хорошо владеет германским? А если так хорошо владеет, то почему в окопах на передовой, а не в штабе, не в разведке? Ну а ты что?

— Сказал, что лейтенант — бывший учитель немецкого.

— Гениальная мысль.

— Но парень все равно чует что-то неладное. И вроде бы уже поделился своими страхами еще с двумя солдатиками.

— Видел-видел… Он и возле старшины ошивается. Придется успокоить этого провинциального мерзавца вечным упокоем.

— Сам смерти ищет, сам, — прошептал дезертир, испуганно крестясь.

— Ладно, покарауль здесь вблизи. Теперь я с этим лейтенантом сам потолкую.

Пленный уже понял, что речь идет о нем, поднялся и бледными трясущимися руками поправил китель, застегнул верхние пуговицы.

— Только не нервничать, господин лейтенант, — упредил его вопрос Розданов, перейдя на немецкий. — Перед вами тоже лейтенант вермахта. Из русских, естественно.

— Хватит с меня ваших спектаклей! — вдруг взорвался пленный. — Я требую, чтобы меня судили! Или отправили в тыл! В комендатуру ближайшего города. Я голоден. Взяв меня в плен, вы обязаны позаботиться о моем содержании. О содержании, достойном офицера.

Еще добрых две-три минуты Розбах высказывал свои яростные претензии, угрожал, что пожалуется на их лейтенанта русскому командованию, что очень умилило поручика; а еще он требовал пищи и воды; наконец, попросил пистолет, желая «покончить с жизнью, как подобает офицеру рейха».

И все это время Розданов терпеливо, молча выслушивал пленного, сдерживая вполне естественное желание изо всей силы съездить ему по худой, продолговатой, как у состарившейся гончей, морде.

— Вы ведете себя, как провинциальный мерзавец, лейтенант. Я ведь представился: перед вами лейтенант германской армии, бывший поручик русской Белой гвардии Розданов. Какие еще разъяснения по этому поводу вам нужны?

— Я не желаю принимать игры вашей контрразведки, ЧК или как вас там следует называть! — снова взвизгнул лейтенант.

И тогда Розданов захватил его за китель, притянул к себе, резко ударил головой так, что рассеченные губы сразу же покрылись кровяной пеной, и прошипел:

— Или ты поймешь меня, или я сейчас же утоплю тебя в этом зловонном болоте. Причем топить буду медленно, смакуя. Ни один красно-русский тебя бы так не топил. Дошло?

— Прекратите избивать меня, — сорвался на полушепот пленный. Но именно этот срыв подсказал Розданову, что германец поуспокоился и готов к разговору.

— А теперь слушайте меня внимательно. Нашу группу возглавляет офицер СС, агент гестапо, в чине оберштурмфюрера. Это известный разведчик. Этой ночью мы должны перейти линию фронта.

— Речь идет о лейтенанте, который меня допрашивал? — пробормотал Розбах, все еще недоверчиво рассматривая красноармейскую гимнастерку человека, выдающего себя за офицера вермахта.

— Неважно, о ком именно идет речь. Не задавайте слишком много вопросов. Ибо отвечать на них будут в гестапо. Вы этого хотите?

Упоминание о гестапо как-то сразу охладило лейтенанта. Похоже, он опасался его агентов куда больше, чем советской контрразведки. Впрочем, Розданова это не удивило. Нравы и порядки, царящие в Германии со времени прихода к власти Гитлера, были хорошо известны ему.

— Что я должен сделать, господин лейтенант? — наконец пришел в себя Розбах.

— Вот с этого вопроса вы и должны были начинать разговор. Осознавая, что в этом мире вам крупно, просто-таки невероятно повезло.

— Допустим, я уже осознал это. Ваши предложения?

— Через несколько минут мы поведем вас расстреливать. В плавни. Стрелять, само собой разумеется, будем вверх. То есть, дадим вам возможность уйти к нашим. Но, когда будем уводить вас отсюда, вы должны буквально ползать у наших ног, умоляя спасти вам жизнь. Причем все должно быть натурально. Как в лучших театрах Европы. Чтобы большевики-красноперы поверили: человек идет на смерть.