— Нет, не угрозы, — положив руки на колени, она поглаживала шелковую ткань юбки, — его напоминания о моем сочувствии к его делу. В юности я верила в идеалы. Его письма призывают меня вспомнить о них.

— Что только осложняет вашу ситуацию, поэтому вы никак не можете принять решение относительно реформы. Оставьте его письма вашим кандидатам, пусть они разбираются с ними. Но только уплата долга освободит вас от ответственности.

— Вы говорите так, словно я пытаюсь выгородить себя. Я не настолько умна.

— Вы очень умны, доказательством служит то, как вы ловко обвели меня вокруг пальца и едва не сбежали.

Его искренность смутила ее.

— Не могу понять, вы делаете мне комплимент или осуждаете?

— От кого вы пытались сбежать? От Стидолфа?

— Я не хочу говорить о Джеральде.

— Он запугивал вас?

— Я сама могу разобраться с Джеральдом, — отвечала она, — справиться с его призывами исполнить возложенные на меня обязанности и нести бремя ответственности.

Он так пристально разглядывал ее, словно хотел заглянуть ей в душу.

— Одно мое упоминание его имени расстроило вас, а его докучливые призывы не вызывают у вас аналогичного чувства. Он использует ваше прошлое, чтобы заполучить вас? Я угадал? Брэндон и остальное…

Она предполагала, что сегодня им предстоит откровенный разговор, но никак не ожидала, что дело зайдет так далеко. Его настойчивость изумила ее. Упоминание о Джеральде действительно расстроило ее и вызвало снова ужасное замешательство, которое она испытывала в течение их утреннего разговора.

— Он сказал, что мне не обрести покоя, пока я не исправлю случившееся в прошлом, исполнив волю моего отца и обеспечив будущее Эвердона. Покой мог бы быть чудесной вещью, о которой можно только мечтать. И иной раз мне кажется, что ради него я готова заплатить любую цену.

— Значит, вы сбежали от соблазна заплатить такую цену. Вы поняли, что тем самым ничего не добьетесь, а всего лишь поменяете одно зло на другое?

Ее возмутил ход его размышлений, отбрасывающих все лишнее и затрагивающих самую суть ее мыслей.

— Вы, кажется, знаете меня лучше, чем я сама. Я не такая сильная, как вы.

— Я думаю, что вы самая сильная женщина, которую я когда-либо встречал.

— Тогда ваше знание женщин вызывает сомнение. Воспоминания делают меня слабой. Утром Джеральд пришел и обвинил меня во всех грехах. Да, черт бы вас побрал, я сбежала. От него, от призраков, которые окружают меня в Англии, словно темные тени, от Эвердона, от капитана Брута.

Он поставил свой бокал.

— Вы никого не забыли?

— Так, значит, вы действительно хотели заставить меня признаться в собственной трусости? Что еще? Говорите!

— Вы сбежали от меня.

Она подыскивала возражение, но правда, заключавшаяся в его словах, настолько очевидна, что она не смогла ничего ответить. И пространство, разделявшее их, внезапно исчезло, как будто он физически приблизился к ней вплотную.

Дрожа, София поднялась со стула и подошла к окну, чтобы отделаться от навязчивого ощущения. Но ничего не помогло. Эйдриан тоже встал, но в отличие от нее уверенный и свободный. София чувствовала, что он наблюдает за ней, спокойно ожидая ответа.

— Надеюсь, вы не собирались дискутировать со мной, — предположила она.

— Я хотел, но изменил мнение.

— Как благородно с вашей стороны и как мудро!

— Не благородно и не мудро. Эгоистично и расчетливо. Мы поговорим об этом позже.

София удивленно вскинула глаза:

— Позже? Но ваше время почти истекло. Эйдриан снял сюртук и бросил его на стул.

— Позже. А сначала будем любить друг друга. Вы ведь прекрасно знали, что я привез вас сюда именно для того, чтобы заняться любовью.

Эйдриан прошелся по комнате и, взяв один из стульев, прислонился к его спинке, сложив руки на груди. Его поза напомнила ей ту первую ночь в Париже. «Все будет так, как должно быть, — казалось, говорил он. — Случится то, что должно случиться».

Его полное спокойствие контрастировало с ее настроением. Ее сердце налилось тяжестью, отзываясь пульсацией в каждой клеточке тела.

«Господи, — думала она, — до чего же он привлекателен!» Темные вьющиеся волосы спадают на лоб. Широкие плечи, сильный торс сужается к талии. А глаза? Его взгляд обжигал ее.

Сбежать не раздумывая — вот что она должна сделать.

— Вы сказали — только один поцелуй?

— Только один поцелуй в счет долга. Но он не доставит мне удовольствия, если вы будете чувствовать себя обязанной насчет остального.

— Но насчет остального мы не договаривались. — Она попыталась произнести свои слова категоричным тоном, но получилось жалкое подобие. Голос дрожал и не слушался.

— Если вы настаиваете, то пусть так и будет. Ограничимся поцелуем. Я не собираюсь заставлять вас.

Эйдриан отошел от стула и подошел к ней, теперь их разделяло всего несколько дюймов. Мужское обаяние, исходившее от него, действовало настолько сильно, что она буквально приросла к стене. Ему мгновенно удалось пробудить в ней примитивный отклик, как он и планировал. Чувственная истома разлилась по всему ее телу.

Эйдриан осторожно взял ее за плечи, поглаживая их с настоятельной, возрастающей силой. Она задрожала от теплого давления искусных пальцев.

Он приподнял ее лицо за подбородок.

— Вы боитесь.

— Вовсе нет, — солгала она.

София на самом деле боялась. Боялась поцелуя и того, что может последовать за ним. Боялась того, что может не устоять…

— Вы все еще думаете, что я использую вас, стараясь заполучить что-то еще?

Сегодня он, без сомнения, читал ее мысли.

— Да, именно так я и думаю. Не отрицайте!

— Вы предпочли бы, чтобы было так, но, уверяю вас, у вac с вами все по-другому, — возразил Эйдриан, разглядывая изящную шляпку, закрепленную шпильками, и не задумываясь вынул их. — Если вам нужны доказательства, пожалуйста. Тайник, где вы оставили письма с указаниями для своих членов парламента, недоступен вам. Я могу принести вам весьма, если вы попросите. Если хотите, можете уничтожить к. Вы даже можете написать другие с указанием проголосовать за реформу, прежде чем уплывете из Англии.

Эйдриан снял с нее шляпку. Ночной ветерок из открытого окна приятно холодил голову. София чувствовала себя так, словно ее только что лишили защитной брони.

— То, что происходит сейчас между нами, не имеет никакого отношения ни к делам, ни к политике и, как я уже говорил вам, к этим чертовым голосам. Это касается только вас и меня.