Урфин махнул вискаря, принесенного от щедрот Копатыча. Тот, к слову, уже обретался тут же. Появившись, как ему временами хотелось, бесшумно и незаметно. Натуральный, мать его, хозяин тайги. Только тайга в Питере городская, а он ходит не на четырех лапах. Впрочем, опасен так же. Но, сука, еще и благороден. Пусть временами и местами. И с чем-то в лапище.

– Лови.

Урфин подхватил нож в чехле. Чуть приподнял бровь, как бы удивляясь.

– Подарок. Так захотелось, – прояснил Копатыч. – Хороший режик. Пригодится.

– Спасибо. Как пацан?

– Поговорил по душам, – пророкотал Копатыч, усаживаясь рядом. – Не хочешь оставить мне?

– Не хочу. – Урфин мотнул головой. – Баркас тоже не хочет.

– Если бы он сейчас хотел пацана оставить или обсуждал бы с тобой завтрашнюю дорогу, обеспокоился бы. – Копатыч гулко засмеялся. – Красавица, ты ему мозг-то не выпей через уста сахарные. Ужас, не молодежь. Один разврат и извращения. Эти… как их… французские поцелуи. С языком. Тьфу!

– И не говори. – Урфин покосился на друга, занятого собой и Чумой. – Взрослые серьезные люди хотят тут вести разговор. А они как старшеклассники какие-то. И это сталкер-ветеран, прости Ктулху.

Баркас соизволил произвести жест. Показал кулак и выставил понятно какой палец.

– Настоящий рок-н-ролльщик, – вздохнул Копатыч, – как только живой до сих пор. Урфин, мне тут контрабанда пришла. Америка, марка «Морли», угощайся.

Урфин покосился на подозрительно смахивающие на «Мальборо» сигареты, но угостился. Все это выйдет боком. Завтра с утра. Когда придется торопиться в сторону Невского.

– Вы куда идете-то, пионеры? – поинтересовался Копатыч. – Никак в город?

– В него… – Баркас оторвался от раскрасневшейся и явно довольной грозы нескольких районов умершего города. – А что, есть какие-то интересные моменты?

– «Слизь» прет отовсюду. Рысь говорит, по метрополитену шлындрает, чего там жрет, непонятно, но шлындрает.

– Рысь?

– «Слизь». – Копатыч недовольно хмыкнул. – Все тебе смехуечки и пиз…

– Фу! – Чума покосилась на него. – А еще комсорг.

– Кто комсорг?

Копатыч даже захлопал ресницами. Потом понял, захохотал.

– «Слизь» – это плохо. – Чума села ровно, как отличница. – Вам точно в город надо?

– Проводишь? – поинтересовался Урфин.

– Вот еще… Мне с Роммелем с утра разбираться. Да и не пойду туда. Там опасно.

– В городе всегда опасно, – резонно возразил Баркас. – Разве нет?

– В городе всегда тревожно, милый ты мой, – проворковала Чума, – а сейчас там опасно. Сейчас там что-то непонятное творится. Я бы не пошла. Еще с неделю где-то.

– Да офигеть, неделю… – Урфин не согласился. – Мы здесь неделю никак не проторчим.

– Это верно. – Копатыч почесал под бородой. – Голытьба, чего уж. Вам денег хватит на два дня. Потом только в долг. А долг платежом красен.

– Окстись, старый, – заворчал Баркас, – ты с каких пор расценки поднял или в нашей кредитоспособности сомневаешься?

– Да как вы пацана этого притащили, так и сомневаюсь.

– Поясни.

Копатыч скривился в усмешке. С его носом и кабаньими клыками смотрелось жутковато.

– Вы размякли, мальчонки. Прямо девять-один-один, право слово. Воздушная кавалерия, мать ее. Прям…

– Да мы поняли, – Урфин переглянулся с товарищем, – не вижу ни одной причины так считать. Людям надо помогать.

– Это верно. Но размякли… Сами не понимаете, чего натворили.

– Копатыч, ты говори по-людски, а? – Баркас встал. – Чего ты загадки загадываешь?

– Ты, милок, меня на возмущение не бери. – Копатыч пыхнул сигарой. – Ты подумай головой-то, пораскинь мозгами. Чтоб потом ими по дороге не раскинуть. Половина туда, половина сюда. Хорошему калибру – ему ж все равно, куда всякие там лобные доли разбрасывать.

– По-моему, мы здесь друг друга не понимаем. – Урфин тоже встал. – Я – спать. Утра вечера всяко веселее. Копатыч, буду благодарен, если твое плохое настроение поутру сменится на хорошее и сам раскроешь свой ребус. Спокойной ночи. Баркас, ты выспись. Мне завтра зомби не нужен в напарниках.

Баркас выдохнул. Сел на койке, нащупав на тумбочке пачку с сигаретами. Закурил, едва различая вьющийся дымок. Дым казался кислым, но не курить не получалось. Вредно, кто спорит… Только привычка осталась с войны. Там без этой гадости обходиться не получалось. А здесь, вдуматься если, тоже война. Пусть и странная.

Ходить по краю, стараясь не сорваться и не улететь вниз, тяжело. Делать такое постоянно просто невыносимо. И либо все же скатываешься в глубину собственноручно выпестованной жути для всех вокруг, либо… либо привыкаешь. Хотя и это не поможет – война тебя не отпустит.

Будет всегда кружить около, едко забираясь в твою голову и появляясь, когда не ждешь. Он сюда-то приехал из-за нее, сволочи поганой. Воевать не мог, но и без всего этого тоже. Здесь оказалось проще. Никакой политики, никаких беженцев, никаких бесед с замполитами, как бы тех ни называли.

Стреляют? Да просто хотят твоей смерти и бабла. Не переживаешь из-за них, незачем. Стреляйте, хрена ль, если больше ничего не умеете. Только он умел это лучше многих других. Стрелять, колоть, резать, ломать кости и сворачивать шеи. Да и не только. Кому война, кому мать родна.

Баркас даже был доволен своей жизнью. И не особо хотел другой. Зачем? Что он найдет для себя там, на Большой земле? Полиция? Нет. Другие силовики? Нет. ЧВК? Уж простите, воевать за бабло там, где опять политика и дележка ресурсов? Да Боже упаси, не надо ему такого. Здесь, в Зоне, бывший морпех просто оказался на своем месте. Вот и все.

Пес войны… Ржали, как кони, с пацанами, впервые услышав. Потом перестали. Потом смеялись уже грустно, не сумев нормально жить в обычной жизни. Контракт? Да, конечно. А потом он остался один. Совсем один.

Через несколько месяцев, получив сполна все обещанное, прокутив половину и поцапавшись с местными копами, Баркас вернулся туда, где все казалось знакомым и родным. Пусть и с небольшими отклонениями в сторону совершенно несусветной дичи. Но не все ли равно, если вместо ребят в черных масках или с арафатками на лицах приходится убивать искореженных чем-то чудовищным странных созданий? Думать о них, как о людях?

Баркас перестал это делать после вскрытого убежища бомжей, утащивших к себе двух офицеров Особого подразделения Периметра. Двух не особо молодых, не особо симпатичных, но самых обычных женщин. Одну, выжившую, плавающую в болоте бреда, истерики и разодранных в клочья внутренних органов, дотащили к блокпосту.

Вторую… вторую не спасли. Спасать оказалось нечего. Свежесваренный череп, красовавшийся блестящим суриком и узорами из металлических скоб, тащил Лорд. Для опознания, сказал он, для опознания.