Эффект был, как от разорвавшейся бомбы. Они застыли на месте с выражением ужаса на лицах. Никогда раньше они не слышали ничего подобного и, скорее всего, не услышат. В полной панике они развернулись и побежали назад. В других обстоятельствах мне бы это показалось смешным, а сейчас я чувствовал себя победителем. Я оставил плейер на лестнице, подумав, что он не хуже укрепленных ворот будет сдерживать преследователей.

— Пендрагон, скорее! — донесся до меня голос Алдера из рации.

Бегом поднимаясь по лестнице, я прокричал в рацию:

— Я уже почти на четвертом ярусе.

— Наверху поверни налево и иди до конца коридора, — сказал он. — Мы прячемся в последней комнате слева, у балкона.

Я сунул рацию в карман и побежал, куда он мне велел. В уме я уже просчитывал наши последующие шаги. Нам надо найти Луру и как-то выбираться отсюда, но вернуться через кухню мы уже не можем, ведь я запер рыцарей на лестнице. Должен быть другой выход. Будем надеяться, что Алдер знает, где он, потому что у меня не было никаких идей.

Добравшись до конца лестницы, я повернул налево и побежал по коридору. Краем глаза я отметил, что этот коридор был украшен еще богаче, чем те, что мы видели до сих пор. Там стояли огромные статуи, а по стенам были развешаны большие картины. Если б я не был так напуган, я бы, наверное, смог оценить эту красоту. Наконец, я дошел до нужной комнаты, располагавшейся слева от балкона, где меня должны ждать Алдер и дядя Пресс. Надеюсь, что и Лура там. Я вбежал в комнату и остановился как вкопанный.

В долю секунды я сообразил, что мы крепко влипли. Я развернулся, чтобы убежать, но два рыцаря Бедуванов выскочили из-за двери и перекрыли мне дорогу к отступлению. Я попал в ловушку. Алдер стоял с рацией в руках, а рыцарь приставил ему к горлу острие копья. У Алдера был такой вид, будто он вот-вот заплачет.

— Я… прости меня, Пендрагон, — закричал он. — Но они собирались ее убить.

Два других рыцаря держали Луру. Один схватил ее за руки, а другой приставил нож к горлу.

— Надо было дать им сделать это, — сплюнула она с презрением.

В комнате были и другие люди. Именно при виде их я понял, что все пропало. Один из них был Святоша Дэн, или Маллос, как он сам себя называл. Он стоял, сложив руки на груди, и самодовольно улыбался. Но больше всех меня поразил последний присутствовавший в комнате человек. Эта особа сидела на огромном троне, украшенном множеством ограненных самоцветов. Не нужно было объяснять, кто это. Это наследник Бедуванского престола собственной персоной. Тот самый монарх, который убил своего отца ради возможности править и тиранить Милаго. Это тот самый человек, который отправлял Милаго на смерть так же легко, как требовал добывать еще больше самоцветов. Я попал в императорский тронный зал, и на троне восседал сам император. Но больше всего меня поразило то, что император Каган оказался… женщиной.

— Привет, Пендрагон, — ухмыльнулся Святоша Дэн. — Прекрасный день для казни, не правда ли?

Дяди Пресса в зале не было.

ДЕНДУРОН

— Так это тот самый парень Милаго, о котором мне столько говорили? — фыркнула Каган. — Его вонь оскорбляет мое королевское достоинство.

О, ну спасибо, леди. Мне тоже приятно с вами познакомиться. Надо, ребята, описать вам, как выглядела Каган, потому что это просто шедевр. Во-первых, она была жирная. Не просто полнощекая или пухлая, нет, именно жирная. Не сомневаюсь, она задает много работы кухне. На ней была просторная желтая тога, которая, впрочем, не скрывала ее толстой шеи и щек. К счастью, тога была с длинными рукавами и доходила до пят, потому что, думаю, ее пухлые ноги и руки — зрелище не из приятных. Правда, платье не прикрывало стопы. На ней были открытые сандалии, из которых, как сардельки, торчали пухлые пальцы. А еще у нее был второй подбородок, который толстыми складками ниспадал на воротник платья.

Понятия не имею, сколько ей было лет — от восемнадцати до тридцати. Жир настолько растянул ее кожу, что она была гладкой, как у младенца. Хотя, конечно, она была далеко не младенец — эта чудовищная злобная королева с жирными пальцами. У нее все было большое — руки, ноги, голова и даже глаза, а ротик — маленький. Это маленькое отверстие казалось совершенно чужим на огромном одутловатом лице. К тому же у нее были длинные волосы, но не такие блестящие и расчесанные, как на картинках. Нет, они свисали на плечи нечесаными патлами и выглядели так, будто их не мыли несколько месяцев. Симпатяга, правда? Она очень напоминала мультяшную женщину — борца сумо.

На шее у нее было несколько серебряных ожерелий, на руках — браслеты, и на каждом пальце красовалось по кольцу. Прикрепленная к макушке тиара[1] выглядела немного нелепо, потому что она была слишком мала для такой головы. На любой другой голове она смотрелась бы отлично, но на этом огромном куполе с грязными волосами была, словно кукольная корона на великане. Естественно, все серебряные украшения были отделаны самоцветами — драгоценными голубыми камнями всех вообразимых форм и размеров. Чтобы накопать столько самоцветов, Милаго, наверное, трудились целую неделю. Трон тоже был украшен самоцветами — золотое кресло было инкрустировано камнями размером с бейсбольный мяч.

Рассматривая это великолепие, я все время думал о Церемонии Передачи и о том, что шахтеры умирали из-за того, что накопали мало самоцветов. Честно могу сказать — ни к кому в своей жизни я не испытывал такой ненависти. Кажется, эта женщина будет первой.

— Покажи мне эту игрушку, — приказала она высоким и скрипучим голосом, напоминавшим скрежет когтей по школьной доске.

Рыцарь, державший Алдера, выхватил рацию и с раболепным поклоном передал Каган. Она взяла устройство и оглядела его со всех сторон.

— Что это за магия? — спросила она.

Я не мог устоять. Я включил свою рацию и сказал:

— Положи ее!

Зря я это сделал. Каган вскрикнула и бросила рацию на пол, словно та оказалась живой. Рация брякнулась об пол, и к ней тут же подскочил один из рыцарей и раздавил каблуком, словно надоедливого таракана. Я так и остался стоять со второй рацией в руках (которая, надо сказать, теперь была совершенно бесполезной), коря себя за то, что нажал кнопку. Каган вылезла из трона и вразвалочку подошла ко мне, звеня браслетами. Она уставилась на меня своими большущими круглыми черными глазами, потом подняла свою мясистую руку и с размаху влепила мне пощечину.

Ох! Меня словно обожгло. Я не хотел доставлять ей удовольствия, показав, насколько мне больно, поэтому сцепил зубы и постарался сдержать слезы. Я взглянул на Каган и с удивлением отметил, что и она пытается не расплакаться. Взглядом, полным удивления, она посмотрела на свою руку, потом на меня и воскликнула:

— Мне больно!

Что? И кто же, интересно, в этом виноват? Видимо, я, потому что в тот же миг ко мне подскочили два рыцаря и приставили острия своих копий к моему горлу.