Мальчик повязал его на шею и теперь рассматривал ткань.

– И я понятия не имел, с чего начать.

Сердце Милу болезненно сжалось.

– Как только Спельман от нас отстанет, мы сядем и подумаем. Вместе. Если нам придётся выбить все двери в Амстердаме, чтобы найти кого-нибудь, кто смог бы рассказать нам о твоём платке, мы это сделаем. Клянусь.

– Вместе, – повторил Эг со слабой улыбкой. И пошатнулся.

Лотта метнула на него суровый взгляд.

– Ты должен лечь.

– Я хочу немного постоять.

Эг нервно оглянулся на деревянные стенки шкафа-кровати, и Милу поняла, что они напоминают ему о грузовом отсеке корабля.

– Почему бы нам не прогуляться на свежем воздухе? – произнесла Милу.

Лотта и Фенна сощурили глаза. Затем Лотта вздохнула.

– Если вы двое твёрдо решили игнорировать медицинские рекомендации, то можете пойти и посмотреть, что мы делали, пока вы спали.

Солнце светило так ярко, что Милу и Эг на мгновение ослепли, когда очутились снаружи.

Лотта вела за руку Милу, а та – Эга. Друзья медленно побрели по гравийной дорожке к амбару. Дверь театра открылась с радостным скрипом.

У Милу мурашки побежали по спине, а Эг задрожал. Лотта лукаво улыбнулась.

– Я немного обезжирила петли, – объяснила она, сияя, и повела их внутрь. – Хотелось придать этому месту побольше атмосферы.

Милу переступила порог и ахнула. Стараниями Сема, Лотты и Фенны старый театр преобразился. Здесь появились призраки из белой марли, подвешенные к балкам на проволоках и кружащиеся вокруг своей оси: они плыли на фоне декораций ночного неба под шуршащий шёпот ткани. Сцену скрывал новый занавес, сшитый из чёрного амстердамского бархата: на материи выделялись слова «Карнавал кошмаров», а сам шрифт был изящным и с завитушками. Фенна вытянулась на стремянке и заканчивала надпись «Горячие вафли», которая красовалась на крыше киоска на колёсах, пока что стоящего в дальнем углу.

Но настоящий трепет Милу ощутила, когда увидела большое шишковатое Дерево ночи, раскинувшееся в левой части сцены. Чёрные ветви расползались по полу и потолку, окружая подмостки устрашающей рамкой. Сем как раз сидел на стволе и вешал на него бутафорские когти и кости. Волосы у мальчика слиплись, а с уха свисали клочки серой паутины.

– Тебе нравится? – спросила Лотта у папы-марионетки, который тем временем обретался в своём кресле и наблюдал за работой. – Потрясающе, не правда ли?

– Грандиозно, – выдохнул Эг.

Милу просто лишилась дара речи.

– Сядьте в первом ряду, – сказала Лотта. – Сейчас будет самое главное.

Они проследовали за ней к бархатным стульям и уселись напротив сцены. Милу по-прежнему пребывала в молчаливом изумлении. Лотта скрылась за длинным занавесом. Сем и Фенна устроились рядом с друзьями.

– Вы оцените… – начал Сем, но его слова утонули во внезапно зазвучавшем громком голосе, при звуке которого Милу чуть из кожи не выпрыгнула.

– ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МОНСТРЫ И ЧУДИЩА!

Металлический, громоподобный голос Лотты разнёсся по всему помещению. Главный занавес поднялся, и Милу увидела гигантские клыки огромного паука-марионетки. У него дёргались конечности и щёлкали жвала. Раздался пронзительный скрип, и кукольный паук сошёл со сцены, направляясь прямо к Милу. Она пригнулась и взвизгнула, а чудовище просто проплыло у неё над головой и двинулось дальше, над стульями, подвешенное на верёвках, которые девочка сначала не заметила.

Паук добрался до конца амбара, вернулся обратно на подмостки, и занавес опустился.

Мгновением позже на краю сцены показалась Лотта, улыбавшаяся маниакальной улыбкой.

– Ну?..

Эг и Милу обменялись восхищёнными взглядами.

– Великолепно, – наконец произнесла Милу и засмеялась. – Правда!

– А ещё я нашла автоматический орган! – заявила подруга, отдёрнув маленький занавес сбоку от сцены. – Он лежал под грудой мусора в углу амбара.

Размером орган был с тачку, из верхней части торчало множество медных трубочек. Стопка сложенной гармошкой бумаги лежала на планке рядом с клавишами, один конец этой бумажной ленты торчал из отверстия, похожего на щель для писем. Лотта повернула боковую ручку, и в помещении зазвучала органная музыка. Как только она перестала вращать ручку, мелодия прекратилась.

– Ты закончила историю? – спросил Сем.

Улыбка Милу увяла. Она буквально ломала себе голову в поисках подходящей идеи, но воспоминания о подводных ужасах не давали ей сосредоточиться. Стоило только задремать, как кошмары возвращались и девочке казалось, что она умирает. Трудно сосредоточиться, когда всё время боишься уснуть и уже не проснуться.

– Ну… – начала она, боясь, что разочарует друзей и испортит им настроение. Все их усилия пропадут даром, если она не выполнит свою часть работы. – Я…

– Я именно так себе и представлял мир кошмаров Теодоры, – перебил её Эг, а потом тихо добавил: – И ещё это немного похоже на мои жуткие сны.

Милу задумалась. Ведь Эг прав. Кошмары овладевали Теодорой каждый раз, когда она засыпала (так было и с Милу).

Теодора боялась спать. Возможно, кошмары связаны с её страхом…

– Милу? – окликнул Сем.

Она посмотрела на марлевых призраков, кружащихся в воздухе. Вспомнила давние слова Лотты о том, что всегда найдётся логическое объяснение, и вдруг получила ответ на свой вопрос. Она отыскала нужную деталь головоломки.

– Милу? – повторил Сем.

– Да, – проговорила она, а сердце трепетало, как крылья летучей мыши. – Да. Я знаю, чем история закончится.

Остальные заулыбались.

– Значит, Поппенмейкеры действительно готовы к выступлению, – радостно произнесла Лотта. – Театр ужасов распахнёт свои двери.

Милу кивнула.

– И наш собственный кошмар закончится.

И вот наступил вечер представления. Тяжёлый густой туман расползался по берегам каналов и обвивался вокруг лодыжек. Полная луна, точно гигантский опал, висела в усыпанном звёздами сумеречном небе, окрашенном в призрачные фиолетовые тона. Милу, сидевшая на крыле мельницы, жадно вдыхала студёный воздух, силясь успокоить нервы, но сердце продолжало биться в лихорадочном ритме.

Затаив дыхание, она смотрела, как процессия качающихся огней струится к мельнице Поппенмейкеров. Гул голосов порой даже перекрывал ржание лошадей и скрип колёс экипажей. Толпа за железными воротами всё прибывала.

Это были зрители.