Даг Блеквуд читал книжку ньюфаундлендского писателя о превратностях зимы на Лабрадоре. Книга была посвящена искусству выживания в лесах. Довольно убедительно описывалось, как зарывают еду в снег, чтобы звери не нашли; как всю ночь поддерживают огонь в костре, чтобы не обморозиться; как следят за тем, чтобы одежда непременно была сухой. Герои книги регулярно не высыпались, хищники караулили их день и ночь. Жизнь в чаще леса. Никаких тебе современных изобретений. Красота. Даг с удовольствием представил, как хорошо жить одному среди деревьев. Он бывал в тех местах, а потому скупал всю доступную литературу на эту тему. Большинство книг выходило в местных издательствах, но Дагу довелось прочесть несколько романов, написанных на большой земле. Смешно, когда какой-нибудь зазнайка с материка тужится описать жизнь на Ньюфаундленде. Все переврет, перевернет с ног на голову, но гонору сколько!

Даг невидящими глазами смотрел в книжку. Последнюю строчку он прочел уже раза два, а то и три, но так ни слова и не понял. Из головы не шло сегодняшнее существо. Называть ее русалкой не хотелось, русалки попадаются только в глупых детских сказках, но, с другой стороны, это ведь она и была! Да еще вояки остановили по дороге домой. Колючка совсем ошалела, облаяла солдата, даже цапнуть его пыталась через окно машины. Даг еле ее обратно упихал.

Интересно им, понимаешь, не видал ли мистер Блеквуд чего странного, пока на лодке ходил. А ни хрена мистер Блеквуд не видал. Море он видал. Большое-большое, синее-синее. И небо. Большое-большое, синее-синее. Солдаты попялились-попялились и отпустили с миром.

Морды козлиные.

Да плевать на них, на этих уродов. Вот русалка… Кому бы рассказать? Может, племяшке внучатой позвонить, Тари? Вот обрадуется. Да, ребенок поймет. Только кто ж такое по телефону говорит? И потом, надо же сперва придумать, как такую историю подать покрасивей. Вот в чем штука. Хороший рассказ — это тебе не выпуск новостей, тут надо с подходом, чтобы до костей проняло. «Сижу это я в своей лодке, денек самый что ни на есть для рыбалки подходящий, солнышко припекает, все чудесненько, даже слишком, ясно, что скоро погода переменится. Сижу, жду, когда клюнет, ловлю, понимаешь, треску и ничего такого не подозреваю. Военных-то я, конечно, сразу приметил, еще когда от причала отходил, а что они мне? Я себе снялся потихонечку, только меня и видели. А вода гладкая, ни морщинки на ней, что на твоем покрывальце. На горизонт, стало быть, поглядываю. Тихо так, ветра нет совсем». Погоди-ка, так что там с этими армейскими-то? Они ж спрашивали, не было ли чего странного. Выходит, знали они, что было, было странное. И вовсе не о треске пеклись, бог с ней, с треской. Неладно что-то, Даг это нутром чуял, всеми своими селезенками.

Он снова представил, как выходит из залива, как плещется за бортом океан, как светит солнышко. «Лодочка плывет себе тихохонько, скользит по волнам красавица моя, слева скалы нависают, им, поди, годков столько же, сколько позапрадедушке нашему Адаму, вода их порядком уже пообточила, времени-то у нее для этого хоть отбавляй, а только стоят они, держатся. Поглядишь, аж дух захватывает — эка, думаешь, силища. Ну, отвлекся я, а в воде-то, в воде чтой-то там меня дожидается. Там, в глубине для человека всегда что-нибудь да сыщется — кому рыба, а кому и погибель».

Даг с головой погрузился в свое повествование. И тут во дворе раздался звонкий хлопок. Похоже, дверь в сарае. Колючка проснулась и вскочила со своей подстилки возле камина.

— Кто это там, а, Колючка?

Даг взглянул на занавешенное окно, потом на дверь в прихожую. Тихо. Ветра нет. Гроза собирается? В прогнозе вроде ни о чем таком не предупреждали. Или в сарай кто забрался? И дверь захлопнул. Не может быть, заперта она. Даг ее сам утром закрывал, когда проверять ходил, сколько краски осталось. У сарая-то южная стена совсем за зиму облезла, надо красить. А то смотреть стыдно. И заодно по макету кисточкой пройтись. Даг мастерил модель деревянной церквушки для парня из Услайдина.[8]Тот ехал мимо, приметил на лужайке Даговы поделки: лодочки, домики разноцветные. Остановил свой драндулет и давай стучать в дверь, вырежи мне, мол, такую церковь, какая у тебя во дворе стоит. Даг цену назвал, парень сразу согласился. К Дагу многие приходили, просили какую-нибудь фигурку продать. Он все время что-то мастерил: то пугала, у которых руки от ветра вертелись, то мебель из толстых сучьев или корявых стволов.

Даг поднялся, подошел с книжкой к окну. Свет на улице стал мягче, через двор протянулись тени. Дело к вечеру. За окном никого, только поделки расставлены на траве, да скамеечка с той стороны беленого забора. Скамеечку когда-то попросила сделать Эмили, жена Дага, чтобы усталые прохожие могли сесть и отдохнуть, если им вздумается. Эмили сама вывела надпись: ПРИСЯДЬ, УТОМЛЕННЫЙ ПУТНИК. ДАЙ ОТДОХНУТЬ НОГАМ. Каждый год Даг, скрепя сердце, подновлял табличку любимым цветом Эмили — голубым.

Даг опустил занавеску и пошел в кухню. Гостей он сегодня не ждал. Конечно, Джозеф с Тари могли заглянуть, но тогда слышно было бы, как подъезжает машина и хлопает дверца. Может, они пришли пешком? Колючка неотрывно следовала за Дагом по пятам, потом проскочила вперед и заскулила — запросилась на улицу. Они уже поужинали, и в кухне пахло кроличьим пирогом. Даг всегда что-нибудь пек по воскресеньям. Оставалось еще немного теста, как раз на булочки к чаю. Самое милое дело намазать их как следует маслом и навернуть с чайком.

Даг выглянул в окно кухни и обомлел. Дверь сарая открыта настежь. Неужто Джозеф и Тари решили сунуть туда свои носы? Дагу не раз приходилось выгонять из сарая городских. Приезжают, понимаешь, из своего Сент-Джонса и давай рыться в чужих вещах, искать старые бутылочки из-под лекарств, деревянные инструменты, в общем, всякие безделушки. Даг как-то продал одному мешок этой ерунды. И получил кучу денег. По правде сказать, Даг даже ухмыльнулся тогда про себя, решив, что здорово надул дурака. Толстенная пачка наличных за старый хлам. А потом Вилли Бишоп рассказал, что весь «хлам» тот парень продал в Сент-Джонсе по бешеной цене. С тех пор Даг отшивал любых «старьевщиков», сколько бы эти наглецы не предлагали.

— Бог ты мой, — пробормотал старик. Он бросил книжку на кухонный стол, распахнул внутреннюю дверь, откинул крючок на внешней, с силой толкнул ее и выскочил на заднее крыльцо. Колючка ринулась во двор, понеслась прямо к сараю и прыгнула через порог. Даг глубоко вдохнул свежий вечерний воздух и полюбовался темными елями вокруг участка.

— Колючка, — позвал он, — а ну, давай назад.

Даг вгляделся в темноту за дверью сарая, внимательно осмотрел двор. На только что скошенной траве лежали длинные тени, солнце висело низко над горизонтом. Видать, воображение разыгралось. Никогошеньки тут нет.

В сарае загрохотало. Не иначе как псина перевернула банки с краской.

— Колючка, — взревел Даг, — вылезай, тебе говорят!

Обуться, что ли? А южную стену точно придется подновить. Все облупилось. Стыд и срам. Завтра первым делом надо этим заняться, если, конечно, погода будет подходящая. Он посвистел собаке, но в сарае было тихо, как в морге. Даг в носках прошел по траве и поморщился, наступив на камешек. Встал в дверях. Пахло свежими сосновыми досками. У задней стены слева от верстака Даг разглядел в полумраке перевернутые банки с краской. Рядом что-то переливалось, словно ртуть. Колючка деловито принюхалась и попятилась. Серебристое пятно тихонько хлопало по полу и выгибалось дугой. Прямо на Дага глядел маленький круглый глаз. Старик нащупал рукой выключатель и врубил свет. Помещение сияло чистотой, у Дага все содержалось в идеальном порядке. Рядом с банками на полу блестела лужа, а в ней — громадная треска. Весила она, судя по виду, килограммов девять. Голова у рыбы была едва ли не больше, чем у Дага. Колючка таращилась на хозяина и ждала, что будет дальше.