Помимо личного участия царя сама обстановка казней производила на москвичей удручающее впечатление.

Иван Цыклер и его товарищи были казнены 4 марта 1697 года, и их головы, руки и ноги были выставлены на Красной площади, на виду у кишевшего народом всемосковского торжища. Надо помнить ужас, какой внушало тогда лишение христианского погребения, чтобы понять отчаяние тех, кому были близки опозоренные государственные преступники.

Уже в конце марта 1697 года на Красной площади у столбца, на котором была воткнута голова Цыклера, был задержан человек казненного полковника, подосланный вдовою Цыклера разузнать у караульных, «есть ли какой великого государе указ о тех делах». То есть не смилостивился ли Петр, не позволил ли похоронить отверженных ради праздника Светлого Воскресения, «да не останутся телеса на кресте в субботу». Но несчастная вдова уж очень торопилась, слишком полагалась на милосердие царя, стоявшего ниже нравственного уровня даже иудейских старшин, помнивших, что «велик день тоя субботы».

В феврале 1698 года все еще стоял караул «у голов воров и изменников Алешки Соковнина с товарищами»[12]. Да и в феврале 1699 года мы по-прежнему находим караул на Красной площади «у кажненных мертвых тел».

Прохожие должны были держаться подальше от этой ужасной выставки. В апреле 1697 года были задержаны два человека, в том числе дьякон церкви Григория Богослова, вздумавшие списать вины преступников с находившихся на столбах листов. Было строго запрещено ходить и ездить «на площади через серединный мост близ изменничьих голов». Но мы не один раз читаем в протоколах Потешного двора то, что то проезжавшие «повалили было колье, где руки воровские и изменничьи растыканы», то, что неосторожный возница «сронил было с кола голову». Еще 2 апреля 1703 года, через пять-шесть лет после кровавых расправ 1697–1699 годов, неизвестный извозчик «зацепил за кол, на котором воткнута рука, и тот кол упал, и караульные его поставили по-прежнему».

В Москве было в обычае, ругаясь, стращать недруга участью Цыклера, желать ему, чтобы его ноги были, «как Цыклера ноги, на кольях потыканы».

Казни стрельцов 1698 и 1699 годов изукрасили столицу множеством новых голов и целых трупов на виселицах. Новодевичий монастырь был весь обставлен виселицами с телами казненных стрельцов. По чудовищному сообщению Корба, царь 4 февраля 1699 года отрубил мечом головы 84 мятежникам. Причем Плещеев поднимал их за волосы, чтобы удар был вернее, и один меч от усиленной работы разлетелся вдребезги.

Казни стрельцов были обставлены особой публичностью. Приглашали, «кликали клич» 4 февраля 1699 года «всяких чинов людей, кто хочет смотреть казней» ехать без опасения в Преображенское. Не удивительно, что москвичи потеряли счет казненным. Им казалось, что царь «тысячи четыре стрельцов порубил» («пластал» – как картинно выражались иные).

Многие не могли привыкнуть к виду этих ужасных смердящих реликвий. В ноябре 1698 года разрядный подьячий Иван Нестеров «у голов» так разнервничался, что начал бранить караульных «разорителями и богоотступниками», кинулся на них, грозил их резать.

Каково было приходить «за харчем» на Красную площадь при такой отбивающей аппетит обстановке. И не удивительно, что покупавший здесь харч торговец Фомин, жалея Соковнина с товарищами, говорил: «Напрасно на том месте те головы. Вместо тех голов в том месте довелось быть тем головам, кто на них извещал». Какое впечатление производили эти казни на слабонервных людей, видно всего лучше на примере старухи матери солдата Переславцева, которая, проживая в самом центре розыска – в Преображенском, «убояся той казни, сошла в Москве перед Рождеством Христовым в Володимер». «Я человек страшливый, той казни боюсь», – долго спустя, с содроганием твердила перепуганная старуха.

Сочувствие масс было на стороне стрельцов, и всюду слышались речи, что царь «стрельцов старых перевел неведомо за что», «безвинно и занапрасно погубил», «вывешал, отчего стала Москва пуста».

Вообще, не было такой жестокости, на которую современники не считали способным Петра. «Мы его, государя, на тебя возъярили. Не токмо, государь, на тебя, он, государь, и на сына своего руки подымет», – пугали симоновские монахи стрельца Сусла, как бы предвидя катастрофу 1718 года. Ходил слух, что и царя Ивана Алексеевича, конечно, не без ведома Петра «закидали подушками».

Само собой разумеется, что в глазах многих этот свирепый, отступивший от отеческого правоверия, бритый и «тянущий табак» человек не мог быть сыном благочестивейшего и тишайшего царя Алексея Михайловича. Невольно приходила в голову мысль, что это не подлинный, а подменный царь, подмененный в «малых летах» либо при самом рождении рожавшей все «царевен-девок» царицею или боярами, или, наконец, все теми же лукавыми немцами, обладавшими как раз искусством «лик под лик подводить». Была и другая версия, что Петр подменен во время его заграничного путешествия или одного из военных походов, когда он умер либо был «негде засажен». По распространенному мнению, где-нибудь у шведов «в Стекольне закладен в столп» или у них же в Риге «закладен в стене». Наиболее распространенным было мнение, что теперешний самозванец – немецкой породы, латыш или даже швед.

Перед крайними ревнителями старины носились апокалипсические призраки. Им казалось, что «житье к концу приходит», открывается предреченная перед концом света «тайна беззакония», что сидящий на престоле «от Антихриста зачался», что он «предтеча Антихриста» или даже сам Антихрист.

Патриарх Адриан в селе Преображенском просит Петра I о помиловании стрельцов

Стрельцов привозят на казнь в Преображенское

С особой авторитетностью решали этот вопрос вообще хорошо осведомленные о последних временах «раскольщики». «Он – Антихрист, а не царь, иного не ждите», – слышались голоса керженских авторитетов. Для характеристики своеобразной диалектики стародумов достаточно привести рассуждения одного «риспопы», который вычитал из «Книги о Вере», что «у Антихриста будут ноги коровьи», и вывел заключение, что царь «носит башмаки немецкие» потому, что у него ноги коровьи.

Сама внешность Петра казалась подозрительной. Во-первых, многим вообще представлялось, что «государь ростом и лицом переменился». Во-вторых, производили дурное впечатление конвульсивные движения, которыми страдал Петр. Все видели, что царь «глядит вверх и головою мотает», «головою запрометывает, ногою запинается». Добродушные объясняли это тем, что он «круговой», «божевольный», то есть припадочный, несколько свихнувшийся. Но злые языки язвили Петра самыми обидными словами. «Какой он царь? – говорили они. – Колченожка», «голову заметывает, будто леший», «мечется, что бешеная собака, и головою вертит», «его нечистый дух ломает».