– Ваша? – спросил я.

– Была моя. Но вы наверняка знаете, что говорят о картинах.

– Что?

– Увидишь один раз – и перестаешь замечать.

На его лице мелькнула улыбка, которая показалась мне крайне приватной, не предназначенной для чужих глаз. В этой улыбке не было ни намека на веселье или радость.

Мерсер вновь повернулся к рабочим, и они начали тщательно упаковывать ящик в бумагу. Затем положили его на какое-то хитроумное устройство и выкатили из комнаты, словно пациента из операционной. Прораб в костюме и галстуке еще несколько минут рассыпался в благодарностях за столь щедрый подарок, и Мерсер принял их спокойно и благородно. Когда мы остались одни, Мерсер снова сел.

– Вероятно, скоро мы отсюда съедем, – сказал он. – Забыть на стене Пикассо было бы в высшей степени глупо.

– Съедете?

– Я устал делать деньги. Меня больше не интересует то, что держало на плаву эту контору.

– Вы же сказали, это была афера.

Вновь он улыбнулся этой потаенной улыбкой.

После визита Клары я включил Интернет на работе и дома, достал из корзины всю переписку, купил новую я-машинку. С помощью ноутбука восстановил все фотографии, контакты и приложения. В голосовой почте меня спокойненько, будто ничего и не произошло, дожидалось сообщение от Мерсера. Все было как всегда. Я попытался вырваться, но не смог. Интернет опутал весь мир.

Я не знал, зачем снова понадобился Мерсеру. По его собственному признанию, он был нелюдим. Возможно, он хотел убедиться, что я не разглашу его тайну. Уж очень решительно он покинул тогда парк.

Оказалось, его решимость оказалась не долговечнее моей. С тех пор как мы расстались, он тоже побывал в «торговом центре», и в его печальной улыбке я прочел абсолютное смирение.

– Вы туда уже ездили? – спросил он.

– Куда?

– На Сеир.

– Это место существует?

– Существует. Дыра та еще, воняет козлиной мочой, но существует.

– В Израиле?

– А почему вы настроены так скептически?

– Не понимаю, как это они впускают всех подряд.

– Не всех. У этой страны все в порядке с запретами.

– Как же им удалось добиться разрешения?

– В прошлом году в Давосе я встретил своего приятеля, заместителя министра финансов. Я спросил его: «Что за слухи ходят об ирредентистском движении в пустыне Негев?» Он посмотрел на меня холодным рыбьим взглядом и ответил: «Не понял твоего вопроса». Теперь этот приятель всячески меня избегает. Может, они и подписали какое-нибудь соглашение, черт его знает.

– Что за ирредентистское движение?

– Движение за возвращение территорий тем, кому они принадлежат по праву.

– У них есть право на землю?

– Почему нет? Они – первые жертвы геноцида.

Мне вспомнился наш первый разговор с Зукхартом. Он тоже назвал войну против амаликитян геноцидом. Но как столь древняя вражда могла иметь геополитическое значение в современном мире?

– Разве такое возможно? – спросил я Мерсера.

– Ну, они там живут, это факт. Как им это удалось – другой вопрос. Но если какая-то страна и способна откликнуться на просьбу о репарациях жертвам геноцида…

– Даже геноцида, который произошел тысячи лет назад?

– За что купил, за то и продаю.

Мерсер поведал мне, что Грант Артур заключил с израильским правительством хитрое соглашение: ульмы будут находиться в стране не с разрешения, но и не без разрешения властей. В официальном смысле они просто не существуют.

– Я планирую туда вернуться.

– В дыру?

– Да. Там я почувствовал себя как дома. Еще нигде я не чувствовал себя как дома. Разумеется, мне рады везде, и я могу поехать куда захочу. Но это не одно и то же.

– И почему вы испытали это чувство именно там?

– Дело в остальных, наверное. В людях.

– Вам нужны люди? – Я подумал о том, сколько красавиц, трейдеров – да кого угодно – он мог бы купить на свои деньги.

– Правильные люди.

В дверь постучала секретарша Мерсера. Она принесла пакет из «Макдоналдса». Для меня тоже.

– Знаю, это дрянь, ну и черт с ним, – сказал Мерсер. – Я на этом вырос. Если не хотите, не ешьте, я не обижусь.

– Никогда не отказываюсь от угощения, – сказал я.

Он засмеялся.

– Учтите, бесплатных угощений не бывает. Вы мне должны уже два обеда.

Мы зашуршали пакетами и какое-то время молча жевали. Затем он сказал:

– Я рад, что вы согласились встретиться. Я обязан перед вами извиниться.

– Ну что вы.

– Я только и ищу повода, чтобы назвать все происходящее аферой и выбросить из головы.

– Даже после того, как сами там побывали?

– Ну побывал, ну и что? Да, они построили какую-то инфраструктуру, но это еще не делает их древним народом, возрожденным из пепла истории.

– Они просили у вас денег?

– Отчасти я даже жалею, что нет. Это бы подтвердило мои подозрения, и я мог бы с чистой совестью назвать их аферистами. Выбросить все из головы. Но прошел уже год, а они просят только об одном: не болтать.

– Не болтать?

– Они не хотят привлекать к себе внимание. Боятся, что это нарушит их договоренности с Израилем. По крайней мере, раньше боялись. Видимо, что-то изменилось, раз они теперь в Интернете.

– Какие они – эти люди?

Он куснул бургер и принялся задумчиво жевать.

– Они как евреи, которые только что обрели Израиль. Пока высокие технологии не порушили им весь кибуц. Теплые, сплоченные. Трудолюбивые. Попадаются и подонки, но их мало. Как правило, это специалисты, люди с высшим образованием. Сомневающиеся. Скептики. Они рады, что их вероисповедание не требует от них безусловной веры в Бога. – Он сунул руку в пакет и вытащил горсть жареной картошки. – Но вернемся к нашей первой встрече в парке. Я спросил вас про анализ ДНК, генетический тест. Вы тогда сказали, что на вас у них другие планы. Что вы имели в виду?

Я пересказал ему слова Фруштика о второй волне возрожденных, которых они могли бы привлечь без исчерпывающих исследований Артура и научных изысканий Ли. Они надеялись, что потенциальный ульм способен уверовать без доказательств, просто услышав послание из Кантаветиклов.

Затем я рассказал, что недавно ко мне приходили. Теперь я тоже знаю все про свой род. Сказав это, я испытал большое облегчение: пусть твиты писал не я, но генеалогическое древо – это уже кое-что. Даже если главная его часть дожидается меня в Израиле.