– Пошли, – сказал он и отпер дверь.

В корпусе вожатых было четыре комнаты. Узкая прихожая с зеркалом и четыре двери. Дачный запах. Робин жил в конце коридора слева.

Подойдя к окну, он опустил штору.

– Садись, – сказал он и указал на кровать.

Тут было не убрано, вещи разбросаны по всей комнате – на полу, на кровати и маленьком столике. Рядом с кроватью стояла полураскрытая сумка Робина, и, садясь на кровать, я с любопытством заглянула туда, увидев трусы, майки, дезодоранты.

– Я сейчас вернусь, – сказал он и снова вышел в прихожую.

Я сидела на кровати, ощущая, как бьется мое сердце. Вскоре я услышала, как Робин спустил воду в туалете.

Я не дура. Правда, мне было всего пятнадцать, но я все поняла. Ничего Робин не собирался мне показывать. Я могла вскочить и убежать, эта мысль пронеслась у меня в голове, но мне хотелось остаться. Все это было так увлекательно.

К тому же теперь не было риска, что мальчишки застукают нас и поднимут шум. Самое неприятное, если они начнут нас искать и…

Я отправила сообщение:

Отбой. Я передумала

Получила в ответ большой палец, поднятый вверх.

В следующую секунду Робин распахнул дверь. Теперь в его лице было иное выражение – решительное, непоколебимое. Его верхняя губа дрогнула, когда он привлек меня к себе. Наши губы встретились, его язык забрался ко мне в рот, и мы стали целоваться.

Я наслаждалась.

Он прижался ко мне, от этого я очень возбудилась. Я хотела, чтобы он продолжал.

Через несколько мгновений он опрокинул меня на кровать. Я лежала на спине, а он навалился на меня всей тяжестью, закрыл мне рот своими губами и запустил язык глубоко мне в горло.

Теперь мне уже не понравилось. Нечем было дышать.

Я дергалась под ним, как рыбка на крючке. Пыталась закричать. Как он не видит, что делает мне неприятно?

Я задыхалась, а Робин продолжал как ни в чем не бывало. От нежности не осталось и следа. Его движения были мощными, демонстрировали власть и силу. Я была зверем, которого ему удалось завалить.

В конце концов я поняла, что все протесты бесполезны. Мне оставалось лишь закрыть глаза и ждать, чтобы все поскорее закончилось.

Робин стянул с меня трусики и раздвинул мне ноги. Во мне как будто что-то лопнуло.

Он крепко держал меня. Я ничего не могла сделать.

Но внезапно все прекратилось.

Я не знала, жива я или мертва.

Робин вскочил и заметался по комнате, путаясь в спущенных штанах.

– Там кто-то есть, – прошипел он.

Я набирала в легкие воздух, раз за разом. Наконец-то я снова могу дышать свободно!

– Это Адам!

Робин в ужасе посмотрел в окно, забегал, ища свой джемпер. Он схватил меня за руки и попытался стащить с кровати:

– Это твой папа!

Я закрыла глаза и вздохнула.

Папа.

Слава богу.

Папа.

Я так ужасно скучаю по маме и папе, но не знаю, как буду смотреть им в глаза. Я скучаю по Амине. Скучаю по свету.

Здесь можно свихнуться. Воспоминания преследуют меня, а бежать некуда. Среди ночи я просыпаюсь оттого, что умираю. Я тону.

Я кидаюсь из стороны в сторону на кровати. Колочу в стены, пытаюсь выломать дверь. Стучу в нее ногой, пока не отбиваю себе пальцы. Мои крики рвут барабанные перепонки.

В конце концов Йимми распахивает дверь. Они вбегают вчетвером, я не успеваю ни о чем подумать. Они кидаются на меня и валят на пол.

Грубая рука Йимми придавливает меня к полу. Его вонючая ладонь душит мой крик.

Воспоминания об изнасиловании так отчетливы – я вижу все в мельчайших деталях. Какая-то часть моего существа навсегда осталась лежать, задыхаясь, распростертой на кровати в корпусе вожатых.

Они выкручивают мне руки за спину и поднимают меня. Я пытаюсь кричать, но мой рот заткнут.

Четверо мускулистых мужчин выносят меня из комнаты. Я извиваюсь, и в коридоре им приходится меня выпустить. Я с грохотом падаю на пол, и один из них бьет меня по лицу. Не знаю, нарочно ли.

Им потребовалось минут пятнадцать, чтобы дотащить меня до лифта. Внизу, в камере наблюдения, им помогают еще несколько человек. Меня кладут на доску, на моих руках и ногах затягиваются ремни. Я лежу на спине, плачу и трясусь. Словно я снова в корпусе вожатых в конфирмационном лагере. Задыхаюсь в пыхтении Робина. Пот смешивается со слезами. Все во мне протестует против того, что другой человек берет власть над моим телом. Другой человек насильно проникает в скрытые глубины и отнимает у меня достоинство, право собой распоряжаться – то, что я считала само собой разумеющимся.

Тот, кто говорит, что никогда не стал бы мстить, что кровавое возмездие неоправданно, сам никогда не подвергался насилию. Даже в Библии сказано: «Око за око, зуб за зуб». Пока не пришел Иисус и не испортил все, призывая подставить другую щеку.

Два дня спустя именно Эльза, новая девушка, ведет меня к психологу.

От Эльзы пахнет ванилью. Похоже, у нее в голове масса вопросов, но она относится к делу слишком профессионально, чтобы что-либо говорить.

– Стелла.

Ширин указывает мне на стул.

Ее темные, как у Бемби[26], глаза исполнены сочувствия и доверия. Трудно настолько не любить Ширин, как это пытаюсь делать я. Она такая, что ее просто невозможно не любить. А я предпочитаю ненавидеть таких людей.

– Как прошла неделя?

– Как «ол инклюзив» на Тенерифе.

Она с трудом сгоняет с лица улыбку:

– Я много думала о твоих словах. Ты говорила, что побывала у многих психологов. Что именно тебе не понравилось?

Я понимаю, что она пытается меня разговорить. Это всего лишь способ заставить меня раскрываться. Но все же я покупаюсь.

– Вы помешаны на диагнозах. Пытаетесь загнать народ в готовые шаблоны. Я в такое не верю.

– Знаешь что? – произносит Ширин. – Я тоже не верю. Обещаю не ставить тебе диагноз.

Ее голос звучит предельно искренне.

– Когда-то я тоже мечтала стать психологом, – говорю я и фыркаю. – Глупо, правда?

– Вовсе нет.

Я откидываюсь на спинку стула, сложив руки на груди.

– Послушай… – говорит Ширин. – Ты можешь дать мне шанс? Я так обычно говорю – каждому человеку надо дать шанс. Мне кажется, это неплохая мысль.