Тут мимо моего виска опасно просвистел неопознанный летающий объект, предположительно яблоко. Я смекнула, что в потемках близорукая Ирка не опознала в нас подкрепление, поэтому артиллерия лупит по своим и будет лупить так до тех пор, пока не кончатся снаряды. Или свои!

И я заорала первое, что в голову пришло:

— Стой! Стрелять буду! Это полиция! Всем лечь на пол!

Послушался только Гаврилов, который и без того уже лежал. Вася остановился, чтобы недоверчиво спросить:

— Какая, на фиг, полиция? — Очевидно, беседовать и двигаться одновременно ему было сложно.

Синьков выплюнул мандарин и язвительно поинтересовался:

— Так встать или лечь?

А Ирка, зараза, замахнулась на меня конфетной коробкой и осыпала лучшую подругу градом шоколадных бомбошек!

— Сова, это Медведь! — завопила я.

— Какой, на фиг, медведь? — спросил Вася ровно с той же интонацией, как перед этим про полицию.

А кандидат в депутаты Синьков, который так и не определился, встать ему или лечь, поступил как настоящий политик и выбрал компромисс: сел на диван. И машинально дернул оказавшийся у него под рукой шнурок торшера.

И в комнате стало светло.

И Ирка заморгала и назвала меня по имени:

— Ленка?

И Гаврилов из глубин потерпевшего крушение кресла вопросительно промычал:

— Му мумумуму?

И Вася, подобрав с пола оранжевый фрукт, застенчиво спросил:

— А можно мне мандаринку?

И Синьков под торшером, весь сливочно-желтый от затопившего его света, снова нервно заржал. А я посмотрела на Ирку — раскрасневшуюся, с размазанным макияжем, в сбившемся на бок чернявом парике и распахнутой блузке с оборванными пуговицами. И Ирка тоже посмотрела на себя в зеркальное стекло буфета, ахнула, запахнула блузку, ссутулилась и выбежала из комнаты.

— Стой! Ты куда? — крикнула я ей вслед.

В прихожей шумно упала вешалка.

— Ирка! — позвала я.

— Оставь меня! Мне нужно побыть одной! — плачущим голосом ответила мне подруга.

Истерично взвизгнула застежка-молния пуховика, звонко затопали по бетону лестничных ступенек каблуки — растерянная и смущенная Ирка пустилась наутек. Но я вовсе не думала, что это хорошая идея — оставить ее сейчас одну, поэтому быстро двинулась следом.

Как оказалось — недостаточно быстро.

У убегающей подружки была небольшая фора — секунд десять, и столько же я потеряла, убирая с дороги перегородившую коридор рогатую вешалку. Запнулась о ручку упавшей двери, зацепилась ремнем сумки за торчащую из развороченного косяка железку — еще пяток секунд. Обернулась на пороге, чтобы крикнуть:

— Вася, Гаврилова не выпускать! — еще толика времени.

Всего-то полминуты, но Ирке их хватило, чтобы еще во что-то вляпаться.

Я выскочила из квартиры, вывернула с площадки на короткий лестничный марш: впереди, в проеме открывшейся входной двери, мелькнул подружкин пуховик — синий, с большими белыми буквами Adidas на спине. Я дробно пересчитала ногами ступеньки, но не успела выскочить на крыльцо, как услышала:

— Ленка! — Это был Иркин голос.

Непривычно плаксивый, но точно Иркин!

Я обернулась и замерла: одна нога в подъезде, другая уже на крыльце.

— До чего техника дошла! Вашу маму и там, и тут передают! — мультяшной цитатой выразил наше с ним общее недоумение мой внутренний голос.

Ирка в синем пуховике выбежала из дома.

Ирка без пуховика вжалась в стену между вертикальным рядом почтовых ящиков и дверью в подвал.

— Ты это как? — спросила я тупо.

Потом все-таки вылезла на крыльцо целиком и проводила изумленным взглядом знакомую фигуру в приметном пуховике. Она исчезла за углом. Я моргнула, почесала в затылке, опять сунулась в подъезд, посмотрела там на Ирку, кутающуюся в разорванную блузку, уважительно констатировала:

— Фигаро тут, Фигаро там! — и снова выдворилась.

— Стой! — запоздало крикнула Ирка — та, что в подъезде и в блузке.

А я уже бежала вдоль клумбы вслед за той Иркой, что в пуховике.

— Стой! — грубым голосом крикнула то ли бабка, то ли тетка с собакой на поводке.

— Гав! — тоже грубо и тоже явно в смысле «Стой!» басом рявкнула псина — не умильный пекинес Гоша, а здоровенная овчарка.

— Однако за время пути собака смогла подрасти, — пролепетал мой внутренний голос, оценив эту впечатляющую трансформацию.

Срезав угол клумбы, я с треском проломилась сквозь жасминовый куст и выскочила в тот самый проулок, с которым у меня уже были связаны дурные воспоминания. И поняла, что теперь и вовсе буду видеть его в кошмарах.

Ирка в синем пуховике брела по лужам уныло, не разбирая дороги, сокрушенно качая головой в капюшоне и закрывая лицо руками. За собственными глухими рыданиями и трескучими шорохами болоньевой ткани она, конечно, не слышала шагов того, кто, как Петрушка в кукольном театре, внезапно выскочил из-за большого мусорного бака, настиг ее и ударил в спину с надписью Adidas.

Прямо в точку над буквой i.

Ножом!

Ирка упала — ничком, лицом в лужу. Я завизжала, как будто это меня зарезали, и тоже полетела на землю, потому что из проделанного мной в кустах отверстия, как снаряд из орудия, вылетела овчарка. Кто-то наступил мне на спину, явно не мягкой лапой, а тяжелой обувью большого размера, и разом выдавил из меня весь визг вместе с воздухом. Кто-то закрыл мне обзор. Кто-то бесцеремонно потянул за ногу, но я брыкнулась, вырвалась и довольно шустро поползла на локтях, встала на четвереньки, поднялась на ноги, оттолкнула то ли бабку, то ли тетку-собачницу, обошла рычащую и треплющую кого-то овчарку, снова упала на колени и вцепилась в шуршащую болоньевую ткань, глядя на торчащий из нее нож и не решаясь перевернуть неподвижное тело.

Я ревела и из-за слез плохо видела, а соображала и того хуже. Смысл призывов «встань», «отойди», «да уберите уже ее кто-нибудь» от меня упорно ускользал, а сама я упрямо выворачивалась из рук, которые тянули меня вверх и в сторону. Перед глазами все расплывалось, и в какой-то момент мне показалось, что неподвижная фигура в синем пошевелилась. Да, точно, она перевернулась и села!

От изумления я перестала реветь, и в наступившей тишине вдруг услышала:

— Ленка! Снова ты?! — Голос был неуместно веселый и, странное дело, мужской.

— Ты не Ирка, — сказала я, нервно икнув.

— Обычно я Максим, — легко согласился Касатиков.

Он сбросил с головы капюшон, встал, попрыгал легко и пружинисто, как боксер, вжикнул молнией и сбросил синий с белыми буквами пуховик, оставшись в джинсах и бронежилете поверх свитера.