Я сказал:

— Я слышал и другие истории о племени этих амазонок. Но ни в одной из них не объясняется, каким образом эти женщины производят на свет себе подобных.

— Говорят, что они питают ненависть к мужчинам и терпеть не могут вынашивать детей, но делают это по обязанности, чтобы сохранить свое племя от вырождения. С этой же целью они вынуждены время от времени вступать в связь с мужчинами из других племен дикарей-сарматов. Когда на свет появляются дети, viramne бросают мальчиков умирать, а оставляют и воспитывают только девочек. Вот почему ни один король никогда не пытался силой искоренить этих viramne. Кто пойдет воевать против них по доброй воле? Если воина не убьют сразу же, у него нет надежды на то, что он окажется в плену и вернется домой живым, когда за него заплатят выкуп. Можно ли ждать милосердия от женщин, которые убивают даже своих новорожденных сыновей?

— Какая чепуха! — не утерпев, воскликнула Геновефа, а затем обратилась ко мне: — Зачем ты слушаешь эти balgs-daddja, которые не имеют никакого отношения к нашим поискам? Уже давно пора спать, Торн. Пошли отдохнем.

Румын бросил на нее еще один выразительный взгляд:

— У нас в этих местах есть поговорка: «Тот лжец, кто обжег себе язык и не сказал остальным за столом, что суп слишком горяч». Я стараюсь быть честным человеком.

— А что, — произнес я в шутку, — я бы не прочь с ними повстречаться, если бы эти viragines оказались красавицами.

Геновефа наградила меня испепеляющим взглядом, а румын посмотрел на нее задумчиво:

— Самый вкусный и аппетитный на вид суп может обжечь.

Мы услышали немало подобных предостережений также и от готов, которые называли амазонок baga-qinons, «воительницы». Я даже задержался на один день в скловенской деревушке, чтобы расспросить местных жителей, не знают ли и они об этом племени. Оказалось, знают, и я выяснил, что называют их скловены pozorzheni, что означало нечто вроде «женщины, которых нужно остерегаться». Так или иначе, абсолютно все, кто нам об этих женщинах рассказывал, утверждали, что они живут на равнинах к востоку от реки Тирас, и дружно предостерегали нас: «Не ходите туда ни в коем случае!»

Когда мы с Геновефой и Личинкой прошли по течению Пирета примерно сто восемьдесят римских миль, река внезапно резко свернула на запад. Поэтому мы двинулись прямо на север и, преодолев несколько миль по гряде холмов, попали в долину Тираса, после чего пошли вверх по его течению, на север. Мы держались на западном берегу Тираса, но не столько памятуя о зловещих предостережениях, сколько просто потому, что у нас не было ни нужды, ни желания переходить реку.

Мы находились к северу от Карпат, так далеко никто из нас прежде не бывал, и мы встретили тут много нового и необычного. Среди обитавшего здесь зверья были северный олень (похоже, самый большой в мире: огромное создание с широкими развесистыми рогами, похожими на ветви некоторых деревьев), крошечные пони палевого цвета — самые маленькие на свете лошадки, которых местные скловены называли тарпанами. Поскольку заведений, где могли остановиться путешественники, становилось все меньше, мы бо́льшую часть ночей проводили в лагере на открытом воздухе, а заботиться о пропитании нам приходилось самим. Я не убил ни одного лося, потому что мы не хотели зря выбрасывать столько мяса, это была бы немыслимая расточительность. Но мы все-таки пару раз поужинали мясом тарпана, и Геновефа приготовила его довольно вкусно. Личинка ловил в Тирасе на крючок рыб, о которых я прежде никогда не слышал. Он также ухитрялся вычерпывать при помощи сети, которую собственноручно смастерил, множество маленьких серебристых уклеек или еще больше мелких бычков — они, кстати, были очень приятными на вкус.

Хотя Геновефа прекрасно готовила, но не любила это занятие, она вечно сердилась и пребывала в раздражении все то время, пока стряпала обед. Поэтому она всегда предпочитала, если выпадала хоть какая-то возможность, останавливаться под крышей, даже если это была всего лишь убогая скловенская корчма. Я не возражал: мне хотелось дать отдых себе и Личинке и не слышать вечных жалоб Геновефы, которыми сопровождалось приготовление еды. В этих местах мы постоянно открывали для себя что-то новое. Скловены на севере, казалось, питались исключительно густыми супами, и в их корчмах нам редко подавали что-то другое. Поэтому мы ели незнакомые нам супы: щавелевый, пивной, из перебродившего молока и зерен ржи и даже похлебку, приготовленную из крови быка и черешни, — и, как ни удивительно, мы нашли все это весьма вкусным.

Как-то в корчме вместе с нами на ночь остановился еще один путешественник, и я с радостью познакомился с ним, хотя он и был ругием, а стало быть, будущим врагом моего короля. Я был рад знакомству с ним, поскольку впервые встретился с торговцем янтарем. Он как раз направлялся с Янтарного берега на юг с лошадью, навьюченной этим драгоценным товаром, чтобы продать его на ближайшем рынке. Ругий с гордостью показал мне образцы своего товара — прозрачные куски янтаря всевозможных цветов: от дымчато-желтого, золотистого до красновато-бронзового. Внутри некоторых виднелись прекрасно сохранившиеся остатки цветочных лепестков, веточки папоротника и даже целые стрекозы — я пришел в настоящий восторг. Я позвал Личинку из конюшни и представил его ругию. Мы втроем сели у очага и распили кувшин с пивом. Личинка и торговец янтарем еще вели разговор, когда мы с Геновефой отправились спать.

Когда мы остались наедине, она принялась жаловаться:

— Я думаю, пора мне уже снова превратиться в Тора. Я устала оттого, что мной вечно пренебрегают.

— Пренебрегают? Что ты имеешь в виду?

— Разве меня представили этому незнакомцу? Ni allis! А эту носатую армянскую тварь? Ja waíla. Имя Геновефа ничего не значит. Другое дело — Тор. Уж им-то никто пренебрегать не станет. Я предпочитаю, чтобы меня замечали, а не принимали за придаток великого маршала Торна. В пути я служу тебе в качестве кухарки. В компании меня считают твоей шлюхой, постоянно унижают и вообще мной пренебрегают. Предлагаю прямо сейчас поменяться местами. Ты пробудешь несколько дней Веледой, а я Тором. Посмотрим, как тебе понравится быть всего лишь заурядной женщиной.

— Мне это не понравится, — заметил я, теряя терпение. — Но не потому, что я чувствую себя униженным в качестве женщины, а из-за того, что я королевский маршал и должен таковым оставаться, пока выполняю поручение короля. Ты можешь поступать как знаешь. Быть мужчиной или женщиной, словом, кем и когда захочешь.

— Отлично. Сегодня ночью я хочу быть Тором, и никем больше. Ну-ка… положи свою руку сюда, и ты поймешь, что я Тор.

Итак, на протяжении всей той ночи я был лишь Веледой. Тор брал меня жестоко, словно наказывал или мстил; используя все возможные способы, которыми можно взять женщину, он делал это снова и снова. Но если он и старался изо всех сил унизить меня, то не добился успеха. Женщина может быть мягкой и покорной, не только не ощущая при этом себя подчиненной, но даже — акх! — вся пульсируя, наслаждаться представившимся случаем.