Первым делом Таубе велел перевязать пленного. Потом сказал ему на «балмаце»:

– Тебя отвезут в Голотль и оставят там на излечение. У них хороший хаким. На обратном пути мы тебя заберём.

После чего повернулся и пошёл. Его догнал капитан Ильин:

– Виктор Рейнгольдович, вы разве не будете его допрашивать?

– Он ничего не скажет.

– И что теперь? Мы действительно поместим этого головореза в Голотле?

– Вы предлагаете сбросить его в пропасть?

Ильин было смешался, но потом упрямо продолжил:

– Это совершенно неуместный гуманизм! Нас и без того мало. А чтобы отвезти пленного, потребуется отрядить с ним казака. Мы не можем идти на ослабление отряда!

– Что же вы предлагаете?

– Оставить его на тропе. Без лошади и оружия, конечно, но с запасом провизии. Кто-нибудь, да подберёт злодея.

Барон задумался, потом сказал:

– Нет, это слишком опасно для него. Может умереть, если помощь запоздает.

– Тогда отвезём его хотя бы в ближайший аул, в Датуну.

– В Датуне нет хакима.

– А и чёрт с ним, пусть подыхает! Вы не забыли, что он только что в вас стрелял?

И офицеры, и казаки столпились вокруг и ждали разрешения спора. Раненый прикрыл глаза веками и старался казаться безразличным, но это плохо ему удавалось. Решалось, жить ему или мучительно умирать… И вопрос этот зависел исключительно от начальника отряда.

– Недайборщ! – кликнул Таубе урядника.

– Здесь, ваше высокоблагородие!

– Выдели казака доставить раненого в Голотль. Пусть обеспечат лечение, уход и охрану до нашего возвращения.

– Есть!

От одиннадцати качагов остались лошади и целая куча оружия. Что получше, казаки разобрали себе, а остальное выбросили в пропасть. Одного жеребца конвойный прихватил с собой, чтобы заплатить им за лечение пленного; остальных отогнали в Датуну. Закончив со всеми этими делами, отряд двинулся дальше вверх по тропе.

Теперь до самого Кхиндакха им не предстояло встретить человеческого жилья. Шестьдесят пять вёрст по вьючной тропе, которая делалась всё хуже и хуже. Узкое ущелье Аварского Койсу постоянно угрожало опасностью. К вечеру первого дня туда свалился осёл с грузом палаток. Ещё через час поскользнулся на камнях приказный Раков. Его успели подхватить уже над самой бездной, но лошадь, которую он вёл в поводу, не спасли.

Таубе был вынужден объявить привал. Отряд сгрудился на крохотной площадке. На всех развели один небольшой костёр. Дров было мало, и в огонь пошли даже коновязные колья, которые по уставу обязан возить с собой каждый кавалерист. Всё одно кругом сплошные камни – не вобьёшь… Вскипятили в котле воду, высыпали туда сухарей и несколько жестянок с пеммиканом[118]; этим и поужинали. Барон приказал выдать всем по чарке водки, чтобы согреться. Люди закутались в бурки, прижались плотнее друг к другу и заснули, как убитые… Что же будет на ледниках Богосского хребта? Как они станут ночевать там без палаток? Лыков извлёк из перемётных сум постовые кеньги на меху и отдал их часовым; те были признательны.

Утром Алексей проснулся самым первым. Костёр давно потух, по голым камням серебрился иней. Лошади и ослы, как и люди, спали вповалку, положив головы друг на друга. Вдоль тропы прохаживался Чоглоков с винтовкой на плече. Из пропасти подымался клочьями туман вперемежку с водяной пылью. Ревела река. Перекрывая её, над самым ухом сыщика богатырски храпел Мелентий Лавочкин. Вдруг слева, оттуда, откуда они пришли, раздался удар копыта о камень. Чоглоков сдёрнул винтовку с плеча и кинулся на звук. Лыков поторопился за ним следом, выхватывая на бегу револьвер.

Тревога оказалась ложной – их нагнал казак Зеленов, отряженный давеча сопровождать раненого абрека.

– Имею важное донесение до господина подполковника, – тут же доложил он Лыкову. И добавил:

– Секретное.

Алексей разбудил Таубе. Тот быстро встал, растёр ладонями посиневшие от холода уши, отошёл на самый край тропы и приказал:

– Докладывай.

Шум реки заглушал все звуки. Если кто-то из отряда и притворялся спящим, всё равно ничего бы не услышал.

– Так что, ваше высокоблагородие, сдал я злодея ихнему старосте. Велел лечить и караулить. Коня ему за это вручил.

– Что тебе сказал абрек на прощание?

– Знаете уже… Откудова?

– Ты говори суть. Про изменника в наших рядах?

– Так точно. Когда уж я на коня садился, то он и сказал… Передай, мол, своему наибу, что у него в отряде предатель.

– Кто именно?

– Он так баял: «Предатель – офицер, а который из них, мне то не известно».

– Понятно. Теперь про их лагерь.

– И это знаете? Чудно; будто со мною рядом стояли… А баял он, что лагерь ихний за перевалом, что идёт через хребет, севернее, значит, волшебной горы. Вот. На западном склоне лощина особая имеется, которую ниоткудова не видать. С трёх сторон окружена ледниками. Один токмо подход туда и есть. В ней и лагерь.

– Молодец, Зеленов. Ты пока ляг поспи, мы ещё два часа никуда не двинемся. А про изменника молчок! Никому ни единого слова!

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

Зеленов откозырял и ушёл заниматься своим конём. Лыков и Таубе остались стоять на краю обрыва.

– Плохо! – сказал барон. – Теперь начнутся подозрения, шпионство друг за другом.

– Согласен, что Зеленов языка за зубами не удержит. Но что случилось, то уж случилось. И ещё: скоро бой. Люди начнут оглядываться. Мы в свои четыре глаза не всё заметим, а казаки догадливые – могут и помочь в разоблачении.

– Всё равно жаль. Не вовремя это.

Действительно, обстановка в отряде переменилась. Казаки сразу сделались подозрительными и недоверчивыми. Только к петербуржцам их отношение не ухудшилось. «Благородия» же быстро почувствовали на себе новые веяния. Первым не выдержал войсковой старшина. Он наорал на своего денщика, а тот неожиданно сквозь зубы, но ответил ему! Да ещё такое сказал… Артилевский тут же подвёл казака к начальнику отряда и заявил:

– Так впредь продолжаться не должно! Если нижний чин грубит в походе офицеру, то что же будет в бою? В спину выстрелят?

Подполковник отослал офицеров «погулять», а сам выстроил казаков во фронт и заявил:

– Все разговоры об измене в отряде отныне запрещаю! Может быть, предатель действительно есть. А если нет? Если это лишь хитрость, уловка, на которую горцы большие мастера? С задачей посеять рознь в отряде… И получилось! В любом случае, оскорблять честных офицеров ни у кого нет права. Всем ясно? А поиск изменника уж доверьте вашему командиру. Отныне любая грубость, а, тем паче, неисполнение приказа будут караться мною беспощадно. И не отсылкой в Шуру, а арестом и военно-полевым судом. А там одно только наказание… Вот, смотрите все!