Женщина нажимает кнопку на клавиатуре и в кабинете начинает раздаваться очень-очень быстрый стук. Как будто кто-то усиленно стучит в барабан. И моё собственное сердце, вторя сердечку моего малыша, тоже начинает ускоряться, неистово барабаня по рёбрам.

Боже... Это... это что-то волшебное. Я даже словами не могу описать какого это — слышать, как стучит сердце твоего ещё не рождённого ребёнка.

Это самый красивый звук на свете. Лучше любой симфонии Баха. Красивее лунной сонаты Бетховена. Ни один самый легендарный композитор не способен создать такой шедевр. Не способен пробудит в груди столько эмоций. Чтобы они наполняли каждую клетку, текли по венам, разрывали грудь и сочились из каждой поры. Чистейшее, ничем не разбавленное счастье. Теперь я знаю, что у него есть звук. Звук сердца моего ребёнка.

Закрыв глаза, тону в нём, как в водопаде. Водопаде чувств и эмоций, которые разрывают меня настолько, что, не выдержав, я начинаю плакать. Впервые в своей жизни я плачу не от горя, а от счастья.

Это так непривычно, и одновременно так прекрасно. Как будто ты через эти слёзы освобождаешься от чего-то настолько тяжелого. И только теперь осознаёшь какого это — жить налегке.

— А почему ритм всё время сбивается? — резкий голос Воронцова разрывает эту “музыку”, которой я наслаждаюсь, заставляя меня моментально распахнуть глаза.

— В смысле? — выдыхаю, приподнимаясь на локтях и встревоженно смотрю на монитор. — Что значит “сбивается”?

Слышу, как по ту сторону ширмы скрипит отодвигаемый стул, а потом тяжелый шаги Воронцова. Он подходит ближе к ширме и замирает напротив меня.

— Ритм сердца неровный. Всё время сбивается. Какого чёрта это значит?!

Я не вижу, куда он смотрит, но даже без этого чётко представляю, как сейчас мужчина буравит взглядом врача.

В любой другой ситуации этот взгляд бы меня испугал, но не сейчас. Сейчас единственное что меня волнует — это мой ребёнок.

Затаив дыхание я внимательней прислушиваюсь к звуку его сердечка, пытаясь уловить ритм, но у меня не получается. Паника как стая голодных шакалов кусает под кожей, мешая сосредоточиться и связно мыслить.

И почему-то именно сейчас я доверяю Воронцову абсолютно и безоговорочно. Если он сказал, что сердце нашего малыша сбивается, значит так оно и есть!

От страха у меня сжимаются лёгкие и начинает бить дрожь. Кажется, будто горло сдавливает в стальных тисках без возможности вдохнуть и выдохнуть. В ушах гудит, руки и ноги немеют и начинают покалывать.

— Что с ребёнком?! — рявкает Воронцов, подойдя ближе к врачу. Так, что я могу увидеть край его профиля. Чёрный горящий взгляд и гуляющие по скулам желваки.

— Не волнуйтесь, Глеб Викторович, всё в полном порядке, — мягко произносит врач, но её слова долетают до меня как через толстый слой ваты. — Просто в вашем случае стучит не одно сердце, а два. Поэтому происходит такой диссонанс.

— Что... что значит два сердца...? — сглотнув вязкую слюну, произношу хриплым от волнения голосом.

Врач снова нажимает какие-то кнопки на клавиатуре, фиксируя картинку на экране. Вытаскивает из меня датчик и, отложив его на кушетку, отодвигается на стуле, чтобы ей было видно нас обоих — меня и Воронцова.

— Дело в том, что у вас, Инна Михайловна, многоплодная беременность. В полости вашей матки два плода. Соответственно, и два сердцебиения, которые мы только что слышали через микрофон.

Глава 48

Глава 48

Инна

Два.

Два плода.

Я настолько не ожидаю услышать нечто подобное, что меня начинает резко заваливать на бок прямо на кушетке от сильного головокружения.

Что только что сказал узист? Я правильно расслышала? Ребёнка два?!

Упираюсь ладонями в твёрдую плоскую поверхность кушетки и начинаю шумно и часто дышать, чтобы справиться с волнением и тошнотой, подкатившей к горлу.

Этого просто не может быть... Как такое вообще возможно?!

Я же делала УЗИ, когда только обнаружила задержку после инсеминации. Мне ни слова не сказали о том, что беременность многоплодная!

Тишина в кабинете становится звенящей. Кажется, слышно только моё дыхание, которое застревает в горле, когда вдруг раздаётся голос Воронцова.

— В смысле... два? Как это два? — шокировано спрашивает мужчина врача.

Мне тоже хочется знать, как это два, но я и слова вымолвить не могу. Я никак не ожидала, что малышей будет двое. Может, узистка ошиблась?!

Но следующая фраза женщины быстро расставляет всё по местам и окончательно исключает вероятность того, что она могла ошибиться.

— Да. Два плода. Вы, я так понимаю, не были в курсе, раз реагируете настолько бурно? Посмотрите внимательно на экран.

Слушая голос врача словно через толстый слой ваты, я медленно перевожу взгляд на небольшой монитор, где высвечивается фотография полости моей матки. Узистка начинает на что-то кликать и на экране появляется курсор. Она обводит им два светлых пятна.

— Вот первый ребёнок. Вот второй. У каждого свой плодный пузырь.

Она снова обводит по каким-то границам.

— Дизиготные близнецы. Это значит, что они могут быть как одного пола, так и разного. Могут быть внешне похожи, а могут полностью различаться.

Кровь в ушах начинает шуметь сильнее. Во рту пересыхает и язык будто приклеивается к нёбу.

Я слушаю врача, смотрю на своих малышей на экране, и так много хочу спросить, но просто не могу пошевелить губами.

Двойняшки. У меня будут двойняшки.

— Как такое вообще возможно? Мы не делали ЭКО. Это было... обычное зачатие, — слышу всё ещё шокированный голос Воронцова.

— Так как близнецы дизиготные, то причина многоплодной беременности в вашем случае, это гиперовуляция. То есть, на момент овуляции созрело больше чем два фолликула. Соответственно, оказавшись в полости матке, обе яйцеклетки были готовы к оплодотворению. Когда в матку попала сперма, то...

— Да, я понял, — резко прерывает врача Глеб Викторович. — А в чём причина гиперовуляции?

— Это чаще всего генетическая предрасположенность или гормональная терапия.

Мне наконец удаётся открыть рот и что-то сказать. Голос звучит хрипло, и даже скрипит — настолько в горле пересохло.

— У меня есть сестра двойняшка.

— Ну вот и разобрались. У матери предрасположенность к многоплодной беременности. Поэтому у вас и будет двойня.