— Я раненого принес без оружия, так этот хмырь отказался его принимать. Я ему свой автомат оставил, сказал, что винтовку потом принесу, а он мне пэпэша вернет.

— Объедков, верни автомат, — принимает решение начальство.

На мой взгляд, вполне справедливое.

— Я же его оприходовал!

Объедков, дали же предки фамилию, продолжает ерепениться. Зря он так. Щелк! Затвор выбрасывает в грязь стреляную гильзу. Убедившись, что в магазине есть еще один патрон, толкаю рукоятку вперед до упора и поворачиваю вправо.

— Сейчас я тебя самого оприходую!

Хмырь, взвизгнув, опять прячется за свое начальство. Я пытаюсь обойти женщину сбоку, но длинный ствол винтовки не позволяет сделать это достаточно быстро и он опять ускользает.

— Прекратите! — голос женщины срывается. — Объедков…

Вот это да! Нет, слыхал я матерщину и похлеще, но чтобы такое срывалось с губ вполне интеллигентной с виду женщины, военного медика… Санитар, или кто он там, срывается с места, как спринтер на чемпионате мира, гнев начальства пугает его сильнее моей пули. Нырнув в палатку, он буквально через три секунды выскакивает обратно с автоматом в руках.

— Давай сюда.

Убедившись, что это действительно тот автомат, сую в руки Объедкову винтовку.

— Разрядить не забудь. Вторая — вон лежит, подбери.

Прихватив обе трехлинейки, хмырь скрывается в палатке, обоз трогается с места. Мне тоже пора. Поправив на плече привычную тяжесть и сделав два шага, я замираю. А куда, собственно, идти?

— Старшиной батареи пойдешь?

— Нет, товарищ старший лейтенант, не пойду.

— Ну и дурак.

Сам знаю, что дурак. Был бы умным — сидел бы в генеральном штабе, а не в этой дыре. Или вообще в эту историю не вляпался.

На фильтре меня недолго мариновали — таких, как я, туда прибывали каждый день десятки и сотни. Многие без оружия, а некоторые и без документов, с ними разбирались основательнее. Моя красноармейская книжка, даже без фотографии, никаких подозрений не вызвала, и уже через неделю я оказался в таком же зенапе, только гвардейского танкового корпуса. Гвардейцам повезло чуть больше — они хоть и вышли из окружения почти без техники, но более или менее организованно. А мои прежние сослуживцы, насколько мне известно, еще ходили где-то по немецким тылам — в фильтрационном лагере никого из нашего корпуса я не встретил. А автомат все-таки отобрали.

Дела наши на фронте шли неважно. Левый берег Донца удалось удержать, но Харьков скоро должен пасть, а там, насколько помню, и до Белгорода дойдет. Но знал я и другое: это контрнаступление — лебединая песня панцерваффе. У них еще будут Курская дуга, Житомир, Арденны и Балатон, но больше ни разу им не удастся сотворить еще один котел, подобный тому, из которого только что выбрался.

— А может, все-таки согласишься? — настаивает комбат.

Батарея, в которую я попал, материальной частью укомплектована наполовину, а личным составом приблизительно на треть от штата. Проще говоря, на две пушки приходилось полтора расчета. При этом — два командира орудия, два комвзвода и один комбат, поэтому еще один сержант там был совсем не нужен. Старшина же сгинул в окружении вместе с поваром, полевой кухней и клячей, которая эту кухню возила.

— Место хорошее. Второй раз предлагать не буду.

А кто говорит, что плохое? Фактически — четвертый человек в батарее, при водке, продовольствии и прочих материальных благах. Плюс свобода перемещения и близость к прочим полковым «придуркам». На огневой позиции надо появляться один-два раза в день вместе с кухней. Правда во время боев придется гоняться на лошади за батареей, передвигающейся на машинах, и обязательно ее находить, ведь с полной кухней патрули обратно не пропустят. А байку про расстрел старшины, вывернувшего содержимое котлов на дорогу, я уже слышал. Или это не байка была?

А тут меня еще вши заели, нахватался за время круиза по немецким тылам. Ну и проявил я инициативу. Нашел двухсотлитровую бочку из-под бензина, с помощью топора и кувалды ликвидировал «верхнее днище» и вместе с другими батарейцами вкопал ее на склоне оврага. Вырыли под ней печку, развели огонь, налили воды и можно мыться. Вода, правда, первое время бензином пованивала, а потом — ничего, нормальная стала. Белье поменяли, обмундирование отдали в прожарку. Когда старое исподнее кидали в огонь — треск стоял. Так от сопутствующей живности почти избавились. Начальство заметило, вот теперь и настаивает.

— Ну хотя бы временно, получим новые орудия — опять станешь командиром.

Это мы уже тоже проходили, нет у нас ничего более постоянного, чем временное. Тут только согласись, хрен потом слезешь.

— У меня, товарищ старший лейтенант, на такие должности — аллергия. Разрешите, я расчет и орудие в прежней должности подожду.

— Черт с тобой, жди, — комбат разочаровано машет рукой.

— Разрешите идти?

— Иди. Стой.

Я оборачиваюсь.

— Тряпку немецкую сними и выброси, а то, как тебя вижу, так рука сама к кобуре тянется.

— Есть снять!

Снять, конечно, сниму, хотя ночи еще холодные, да и днем ветер бывает довольно промозглый, а выбрасывать не стану. Выстираю и постараюсь сохранить, может, еще пригодится, хотя бы ближайшей осенью.

Корпус занял оборону по левому берегу Северского Донца, растянувшись на пятнадцать километров от Малиновки до Шелудьковки. Точнее, держат оборону только мотострелковая бригада, приданный корпусу разведбат и то, что удалось наскрести по тылам, включая автоматчиков и минометчиков. Танковые бригады и штаб корпуса вывели за сто километров от фронта, аж в Купянск. А жизнь продолжалась. Выбравшиеся из окружения и понемногу отходящие от напряжения предыдущих боев люди снова почувствовали себя живыми. Этому, правда, не способствовали погода и кормежка.

В ночь на 18 марта нас разбудил грохот артиллерии. Выскочив из землянок, мы увидели на северо-востоке сполохи взрывов и зарево осветительных ракет. Первая мысль — немцы прорвались. Расчеты заняли свои места и приготовились открыть огонь по наземным целям. Никакой растерянности и уж тем более паники не было, не сорок первый на дворе. Те, кто прошел Сталинград, бегать отучились. Между тем грохот артиллерийских разрывов не приближался, хотя и не ослабевал. Комбат Гогелашвили связался со штабом полка.

— Наши на правый берег пошли, — сообщил он, — это наша артиллерия их поддерживает.

Утром выяснилось следующее: четыре дня назад противостоящую нам танковую дивизию СС сменила пехотная дивизия, прибывшая из Франции и восточного фронта еще не нюхавшая. В корпусе набрали две сотни добровольцев, сутки готовили операцию и этой ночью переправились на правый берег. Атака началась без артподготовки, но благодаря этому была настолько неожиданной, что немцы побежали. Наши продвинулись почти на километр до линии железной дороги, еще три часа отбивали контратаки немцев и к утру вернулись назад приведя с собой два десятка пленных.