за то, что они были рядом. Рядом с собой она почувствовала Деви. Их плавники соприкоснулись. Самки едва заметно двигались, не способные осознать этих высоких переживаний, но не желая, чтобы чудо заканчивалось.

Эа прижалась к боку Деви, и Деви поняла. Они медленно согласовали ритм дыхания. Даже избитая, Деви была намного сильнее и быстрее, ей было труднее подстроиться, но она справилась. Вместе они отключили сначала левый глаз и правое полушарие мозга, переключились на левое полушарие и правый глаз. Жены разбились на пары, выстроились так, что Эа и Деви оказались в центре. Гарем спал. Если посмотреть сверху, их длинные неподвижные тела выглядели как серебряные лепестки цветка, парящие в бухте Первого гарема. Но так продолжалось недолго.

28

Переход

Губан чувствовал, как его тело готовится к Великой Ночи Нерестовой Луны. Приливы жара и удовольствия чередовались с внезапными приступами ярости или эйфории. Его нервировало, что он, обожавший моллюсков больше всего на свете, теперь имел в своем распоряжении шесть очень крупных экземпляров, а съесть не мог ни одного. Они больше не были пищей, они стали компаньонами, доверившимися ему. С каждым разом, навещая их делянку, он все лучше чувствовал их тонкие настроения. Он смотрел, как они процеживают через себя воду, извлекая из нее питательные вещества, как трепещут и пульсируют их мантии, когда они кормятся. Увидеть глазами он мог далеко не все, зато теперь хорошо понимал, когда они голодны, когда сыты, а когда… их посещает сексуальное возбуждение. Он и сам возбуждался рядом с ними. Моллюски добывали из воды определенные химические вещества и выделяли другие, собственного производства. Губан приходил в восторг от новых ощущений. Однажды ему в голову пришла безумная мысль, что моллюски заставляют меняться и его. Каждый раз, когда он смотрел на них, он подмечал новые детали в их мантиях, как будто его зрение становилось все острее. Теперь он видел тонкую переливающуюся мембрану, вторую кожу моллюсков. В другой раз он заметил, что при его приближении темные глазные пятна расширяются и в них мелькают какие-то довольно сложные мысли. Каждый новый день возникали все новые маленькие окрашенные яйца, к панцирям прилипало все больше мелкого мусора, так что со временем моллюски полностью скроются под этими покровами.

Теперь он легко отличал одного моллюска от другого, восхищался различными узорами их раковин, мог прикинуть толщину их мантий и предсказать, у кого из них раковины начнут изгибаться по краям. Иногда казалось, что они разом расслабляются, выпуская мантии наружу. Тогда Губан ощущал едва заметные токи воды вокруг раковин, на которые раньше не обращал внимания. Это безумие стало для него облегчением. Он по-прежнему помнил, кто он такой, помнил, какова на вкус восхитительная ткань их мантий, но в его сознании моллюски уже перестали быть пищей. Перед ним была самостоятельная форма жизни, моллюски сами выбрали его территорию, и теперь он стал их защитником.

Главным событием дня Губан теперь считал момент, когда солнце падало на выступ, облюбованный моллюсками, и по скальной стенке начинали скользить световые переливы. Тогда он мог наблюдать, как моллюски кормятся при ярком солнечном свете. Раковины открывались, мантии вылезали наружу. Их медленная хореография успокаивающе действовала на Губана. Он с интересом следил за волнами света, отмечал, как меняется окраска пигментного слоя в складках и прочие красивости. Они как бы раскрывали перед ним свою божественную природу – и он на какой-то момент становился ими. Между ними возникало подобие общения, хотя в глубине его природы все еще таился хищник, поджидающий возможность напасть и съесть. Казалось, моллюски догадывались о его сомнениях; во всяком случае, при его агрессивных мыслях они закрывали свои раковины со слабым недовольным хлопком. Но если Губан, наблюдая за ними, оставался спокоен, они без стеснения демонстрировали себя. Он понял, что между ними устанавливается некое безмолвное общение. Да и смотрели они на него совершенно иначе, чем на Фугу.

Губан настолько углубился в платонические отношения с моллюсками, что скоро стал с нетерпением ожидать каждого нового полуденного визита. Сначала он считал их своей собственностью, но со временем уже не мог точно сказать, кто кому принадлежит, а их безопасность стала его обязанностью. Он старался так устраиваться в воде, чтобы его тень ненароком не упала на них, испортив главное время дня. Фаворитов он менял часто, представляя, как они колышут мантиями, соперничая за его внимание. Он подолгу висел над уступом, трепеща плавниками, как самка, ворочая огромными глазами, чтобы не пропустить ни одного их движения. А они в ответ пульсировали всеми цветами радуги. Ему особенно нравилась темно-розовая особь. Сквозь плоть у нее проступали голубоватые вены, а многочисленные пятнистые глаза почти кокетливо сужались и расширялись. Это походило на разговор, и он с удовольствием проводил с ней (или с ним?) время. Этих рассуждений Губан побаивался. Моллюски, как и кораллы, были гермафродитами. Они могли спариваться сами с собой, но все же предпочитали найти партнера, иначе зачем бы им собираться такой большой группой? Губан понимал, что луна прибывает с каждой ночью, и вскоре наступила годовщина великой катастрофы, праздник секса. Моллюски наверняка примут в нем участие.

Губан смотрел, как мускульные ноги втягиваются в раковины после кормежки. И вдруг он ощутил шесть тонких теплых струек воды, коснувшихся его тела. Не то они его поддразнивали, не то попрощались с ним до завтра. Тело откликнулось неожиданным образом. Губан почувствовал сексуальное возбуждение – в нем было одновременно и желание альфа-самца, и готовность самки, изогнувшейся в истоме. Сам того не желая, он начал танцевать и порхать, как самка, перемежая движения рывками самца-господина. Опасливо взглянув вверх, он вздохнул с облегчением – Фугу рядом не было, иначе она обязательно подняла бы его на смех. Он посмотрел на другого моллюска, с раковиной темного синего цвета. Он раскрылся шире остальных – Губан увидел бледное мерцающее перламутровое сияние внутри его плоти – там покоилась жемчужина! Длинная неправильная бледно-серая жемчужина уютно устроилась внутри оранжево-белого моллюска. Солнце едва заметно передвинулось на небе, и моллюски снова выдохнули. Их филигранные линии и узоры стали ярче, а когда они начали закрывать створки, Губан увидел кое-что еще. Весь их уступ покрывали тонкие золотые нити, плетение становилось плотнее возле каждой раковины. Они светились, и теперь, когда он знал, куда и как смотреть, нити тянулись далеко, даже в тень, где собирались моллюски поменьше. Конусы по-прежнему оставались угольно-черными, но вокруг моллюсков росло золотое кружево.

Губан разволновался. Он понял, что сюда, к нему, собираются моллюски со