– Мы не собачимся, мы дискутируем, – натянуто улыбнулся Корольков, накрывая ладонь Натальи своей. – Наша Елена Премудрая считает меня исчадием ада, а сама она, разумеется, чуть ли не ангел. Но тщеславие – это такой же грех. Один из маленьких бесенят, готовых служить большому боссу, – дьяволу.

– Когда у людей заканчиваются внятные аргументы, они ударяются в мистику, – сказала Ленка. – Натворят что-нибудь, а потом оправдываются: черт попутал.

– Но ведь так оно и есть!

– Враки! Чертей придумали специально для того, чтобы было на кого сваливать свою вину.

– А может, и бога придумали?

– Может быть. Так удобнее. Мол, раз бог есть, то душа у меня бессмертная, ее всегда можно будет отстирать. Когда-нибудь потом. Накануне Страшного суда.

– Заколебали меня ваши дискуссии, – заявила Наталья, обнаружившая, что подошва второго сапожка тоже дышит на ладан. Ей припомнилось, что все жаркие споры между мужчинами и женщинами заканчиваются в постели, и это не могло способствовать улучшению ее настроения. – Заколебали! – убежденно повторила она, притопнув ногой, опущенной на пол.

Это получилось у нее так громко, что задремавший было бледный пьяница встрепенулся, поглядел в их сторону и погрозил кулаком:

– Веселитесь? Зюганов вам еще наши слезы припомнит, буржуины проклятые!.. Я всю жизнь пахал!.. Чего ради?.. Где в этой долбаной стране хоть что-нибудь мое?

Пьяница вновь уронил голову на грудь, продолжая бурчать что-то нечленораздельное.

– Утихомирить его? – спросил у дам Корольков, схватившись правой рукой за спинку стула, на котором сидел.

– Расслабься, герой, – фыркнула Ленка. – Чтобы выглядеть настоящим мужчиной, совсем не обязательно сверкать глазами на всяких доходяг. Выпячивать грудь любой индюк умеет.

– Кто индюк? – спросил Корольков, уши которого начали стремительно наливаться малиновым цветом.

– Некоторые, конечно, любят изображать крутых, – продолжала Ленка, не глядя на него. – Пыжатся, надувают щеки, без нужды оглаживают рукоять пистолета, из которого с трех шагов в горшок не попадут… Мужское достоинство таких – пф-ф, мыльный пузырь. Картофелина в плавках.

– Кар… Картофелина?

– Или огурец.

Корольков открыл рот, чтобы дать этой наглой особе достойную отповедь, но так ничего и не придумал. А когда подошедший Громов поинтересовался, что творится с его ушами, дерзко заявил:

– Вы лучше за языком своей дочери следите. Мои уши вас не касаются.

– Все отношения выясняете, – понимающе кивнул Громов. – Что ж, не смею мешать. Вы оставайтесь здесь, а я устроюсь вон там, – он указал подбородком на одинокий столик, придвинутый к стене подле окошка для выдачи пищи.

– Что-то должно случиться? – догадалась Ленка, и ее сердцу стало тесно в груди. – Ты собираешься стрелять?

– В кого? – пискнула Наталья, голова которой по-птичьи завертелась по сторонам.

– Ничего не понимаю, – пожаловался Корольков, уши которого мгновенно охладились до нормальной температуры. – Что происходит?

– Принимаются меры предосторожности, чтобы нас нечаянно не задело шальной пулей, – процедила Ленка, не сводя глаз с отца. – Так, папа? Тебе удалось что-то выяснить?

– Ничего конкретного, – пожал плечами Громов. – Но если мои предположения верны, то скоро тут могут появиться люди, которые могут располагать полезной информацией.

«И оружием, – добавил про себя Корольков. – Вот оно, началось. Ты этого хотел, Игорек? Тебе не терпелось найти приключения на свою голову? Считай, что твоя мечта осуществилась».

– Может быть, нам подождать в машине? – тревожно спросила Наталья. Прохудившаяся обувь перестала казаться ей такой уж большой проблемой.

– Не лучший вариант, – спокойно ответил Громов. – Я хочу, чтобы вы находились у меня на виду и вместе с тем не путались под ногами.

– Что с Андреем? – хрипло спросила Ленка.

– Понятия не имею.

– Ложь! Я спрашиваю: что с Андреем?

Отец положил руку на плечо дочери:

– Скоро узнаем. Только, ради бога, не вставай с места, когда здесь начнется заваруха.

– А я? – Голос Королькова дрогнул. – Что делать мне? – Пистолет, заткнутый за ремень его брюк, сделался очень тяжелым и неудобным.

– Твоя задача будет посложнее, – Громов ободряюще улыбнулся. – Закажи поесть и развлекай наших дам непринужденной светской беседой. Кто бы ни вошел, сколько бы их ни было, ни на кого не обращайте внимания. – Он заглянул в глаза всем спутникам поочередно. – На меня тоже. Меня здесь нет, ясно?

– Ничего мне не ясно, – жалобно сказала Ленка. – Ты можешь объяснить по-человечески?

Отцовские пальцы стиснули ее плечо сильнее.

– Все объяснения потом. Ни о чем не беспокойся. Я все улажу.

С этими словами он отошел от стола и направился к буфетчице, заскакавшей при его появлении козой.

Минут через десять перед каждым из четверых путешественников стояла тарелка со слипшимся комком холодных макарон, увенчанных ломтями бурой конской колбасы. Ковыряя это неаппетитное месиво алюминиевой вилкой, Ленка поглядывала из-под нависшей челки на отца, сидящего в десятке метров от остальной компании. Непонятно для чего он выставил на свой стол бутылку скверной водки с размытой этикеткой и даже наполнил ею граненый стакан, к которому, впрочем, больше не прикасался.

Он похож на большого охотничьего пса, подумала Ленка. Пес кажется скучающим и даже ленивым, но добыча от него не уйдет. След взят. Сколько бы дичь ни металась теперь по полям, деваться ей некуда.

Одна беда – у этого одиногого угрюмого пса давно нет хозяина. И если уж он вцепится кому-то в глотку, то оттащить его будет некому.

* * *

Не только Ленка наблюдала за Громовым. Буфетчица тоже не сводила с него глаз и тоже старалась делать это незаметно.

Ее звали Ириной, а фамилия ее была Махно, о чем она старалась лишний раз не распространяться. В молодости она представлялась мужчинам лаконично и не без кокетства: «Ирэн», но уже после первой проведенной вместе ночи они начинали называть ее Иркой и грубо требовали пожрать. Так было сначала в Киеве, потом в Иркутске, Семипалатинске и, наконец, в этом пришедшем в упадок агрокомбинате имени Ибрагима Алтынсарина, куда Ирину занесло на сороковом году жизни с фингалом под левым глазом и денежными накоплениями в сумме 17 542 рубля 50 копеек, равномерно распределенными в обеих чашечках лифчика.

Три года, проведенные Ириной в стенах придорожной забегаловки, мало что изменили в ней да и, вероятнее всего, остались ею попросту незамеченными. Ей совершенно не хотелось вспоминать цепь трагических ошибок и случайностей, приведших ее сюда. Она старалась не думать, в кого превратилась, что за люди окружают ее, где и почему она находится. Иногда, правда, наступали моменты ясного понимания своего падения. В такие дни она становилась агрессивна, отказывалась разогревать водителям биточки, дула в одиночку шампанское вперемешку с кока-колой, истерически плакала, смеялась, ругалась, швыряла в стену предметы, оказавшиеся под рукой. Ей опять хотелось быть столичной штучкой, хотелось громкой музыки, ярких красок, хотелось слышать и произносить красивые слова: Коко Шанель… Ив Сен-Лоран… «Мерседес»… Сент-Женевьев-де-Буа…