В общем, не до секса.

– Роуз! Привет… – На пороге спальни стоит Люк.

– О, привет. – Я поднимаю взгляд от экрана ноутбука, снимаю очки.

– Я стою тут уже пару минут, ты даже не заметила, – раздраженно заявляет он.

– О, просто у меня тут такая талантливая аспирантка. Я как раз писала ей письмо.

Люк не отвечает. Возможно, обдумывает что-то другое, например нашу Важную Миссию. Он подходит к кровати, снимает часы, кладет на тумбочку.

Я надеваю очки и возвращаюсь к письму.

Люк стаскивает рубашку, брюки, трусы, ныряет под одеяло, а я все еще совершенно одета, совершенно не мыта, совершенно поглощена работой своей аспирантки.

– Роуз… – наконец говорит Люк.

Единственный шаг навстречу, если его можно счесть таковым. Тон немного нетерпеливый, слегка умоляющий.

Десять минут, говорю я себе, убирая ноутбук в сторону. Ну максимум пятнадцать! И все кончится.

Почему в тот день после нашей ссоры я потянулась к мужу? Почему не оттолкнула его? Может, все же стоило? Стоило просто встать и уйти от Люка?

– Слишком холодно, я не буду снимать толстовку, – предупреждаю я.

– Ничего страшного.

Он уже стягивает с меня легинсы. И я позволяю, а что еще могу поделать? Разве не на это я согласилась? В горе и в радости, и судя по всему, как раз настал черед горя… Секс – часть брачной сделки. СЕКС.

Впрочем, не похоже, чтобы на этапе заделывания ребенка от меня ожидали большого участия. Потом-то разумеется. Но кончить должен именно Люк. Исторгнуть сперму. Слава богу, от меня не требуется оргазма, все равно это невозможно в такой-то обстановке.

Я лежу на спине, повернув голову набок. За окном сумерки. Почти пришла зима, и солнце теперь садится так рано. Мы с Люком даже не целуемся. Мы вообще больше не целуемся. Вот и хорошо, я этого не хочу. Я перестала целовать мужа, когда он начал вести календарь овуляции. Клюнуть в щеку – да, но глубокие поцелуи, которые мы дарили прежде, – ни за что.

На глаза попадается фото, которое Люк всегда держит на тумбочке. На нем счастливая Роуз, смеющаяся Роуз – где она? Может быть, все еще скрывается внутри меня? Смогу ли я когда-нибудь вновь с ней соединиться? Или она исчезла навсегда… Неужели наш брак ее убил?

Сколько еще это будет продолжаться и закончится ли когда-нибудь вообще? А вдруг я так и не забеременею, значит, мне придется заниматься этим до скончания дней? Или по меньшей мере до менопаузы…

Подумать только, когда-то я устраивала Люку сюрпризы перед его возвращением домой – ждала мужа голая в нашей кровати. Выходила на прогулку в юбке и без нижнего белья, чтобы прошептать об этом Люку, пока мы, держась за руки, шагали ужинать. Я придумывала планы соблазнения, когда мы встречались, когда были помолвлены и в первые годы брака. Раньше я считала себя весьма искушенной в сексе, а сейчас это кажется просто нелепым действием. Словно наконец выяснилось, что роль, которую я исполняла в спектакле, временная и мне не подходит.

Каково это – хотеть секса? Я даже вспомнить не в состоянии.

Будто внутри моего тела есть тумблер, и теперь он выключен, а я не представляю, как снова его включить. Провода замкнуло, а электрика, который мог бы все починить, похоже, не существует. Или Люк просто не знает, как это делать.

Идут минуты – три, четыре, пять, вот уже наверняка шесть – и я вспоминаю, что постоянно твердят студентам колледжа о сексе, вожделении и последствиях, которые обязательно наступят, если партнер не дает согласия. Необходимо проявлять осмотрительность, ведь обратная сторона вожделения – это изнасилование и преступление.

Даже сама мысль обо всех этих полных благих намерений разговорах со студентами смешит, когда мой муж двигается на мне, а я совершенно отрешенно лежу на спине. Как называется то, что мы с Люком делаем? Безусловно, это секс, и технически мы оба дали согласие. Но как насчет желания? Могу с уверенностью заявить: секса я не хочу. И все равно им занимаюсь. Я согласилась, хоть и неохотно. Так что же это означает? Сомнительное согласие? Обычная сделка? Я испытываю к собственному мужу не больше эмоций, чем проститутка к клиенту.

Уже прошли семь минут.

Может, восемь или даже девять? Сколько еще?

Думаю о работе, о своем исследовании, о новом проекте. Я собираюсь опросить молодых женщин, решивших не иметь детей. Это как-то пассивно-агрессивно, да? Люку я ничего не сказала, он разозлится, а я слишком устала и не собираюсь спорить. Но очень хочу провести это исследование. Мне нужно знать, что думают эти женщины. Я все время сама об этом думаю. Даже сейчас.

Десять минут, одиннадцать? Наверное, почти все.

Люк мычит и стонет.

Слава богу, наконец-то!

Ни за что больше этого делать не буду, думаю я, глядя, как за окнами опускаются сумерки. Хватит. С меня хватит. Как только эти слова возникают в моем сознании, я понимаю – все.

Люк, задыхаясь, падает на меня сверху, упирается головой в Weekend на моей толстовке.

– Может, на этот раз наконец-то получится, – говорит он.

– Может быть.

– А если нет, пойдем к репродуктологу.

Люк бросает эти слова небрежно, между вдохами, будто рассказывает о погоде, вот, завтра снег пойдет, наверное, лекции отменят…

А я думаю: «Нет. Ни за что, мать твою!»

И наконец тайные мысли о сопротивлении, что последнее время у меня возникали, прокладывают себе дорогу.

– Нет, – отвечаю я, сталкивая его с себя. Поднимаю с пола трусы и легинсы. Когда-то я была женщиной, которая уверенно отказывала мужу. Она все еще жива во мне. Я знаю. Я чувствую ее пробуждение. – Никогда не пойду к репродуктологу. Беременность должна была либо наступить, либо нет. Она не наступила. Нет – значит нет.

– Но Роуз…

– Нет, Люк, – повторяю я. – Нет.

ГЛАВА 28

16 февраля 2014 года

Роуз, жизни 1 и 2

– Хочешь еще мороженого, мам? – Я оглядываюсь на медсестру, но та вышла. – Пойду поищу. Может, клубничное найдется.

– Нет, милая, все хорошо. – И мама снова дремлет.

Я встаю, сажусь. Озираюсь по сторонам.

Не знаю, чем заняться. Как всегда, когда бываю здесь.

Возвращается медсестра сменить почти опустевший мешок, что крепится к металлическому штативу. Она меняет его на полный – и химиопрепараты начинают медленно струиться в кровь моей матери.

Она открывает глаза и сонно бормочет:

– Привет, Сильвия.

– Рада увидеться, миссис Наполитано. Как дела?

Ее голос звучит чересчур громко, даже восторженно в тишине палаты, где полно больных раком. Все они лечатся, как моя мама, но находятся на разных стадиях заболевания. Некоторые выглядят здоровыми, их лица еще не утратили краски. Другие – истощенные, бледные, осунувшиеся, кожа обвисла.