Мы не отводим взгляд друг от друга. Нам обоим хотелось бы верить, что повод для тревоги отца – пустяковый, а сам он просто драматизирует. Чтобы упрямство мамы оказалось оправданным, чтобы мы ошиблись, а она улыбнулась и высказала нам, что мы устроили много шума из ничего. «Я же говорила!» – ее любимые слова.

Я киваю отцу, быстро махнув головой, и иду наверх.

* * *

Тихо стучу. Входить почти не хочется.

– Да… – хрипло, устало раздается из спальни. Будто за дверью и не моя мать.

– Мама? Это я.

– Роуз? Заходи! – Голос меняется мгновенно, звучит почти с прежней энергией.

Неужели она разыгрывает спектакль? Притворяется перед единственной дочерью, что все хорошо?

Открываю дверь. Мама лежит в кровати, подтянув колени к груди. Поворачивается ко мне, пытается улыбнуться, будто ничего не происходит, но лицо ее искажается.

– Мама!

Сдавшись, она откидывается головой на подушку и стонет от боли.

Я подхожу и осторожно опускаюсь на край постели.

– Ты больна.

– У меня все хорошо. Это пройдет. Всегда проходит.

В комнате тихо. Мама даже не смотрела телевизор, просто лежала, свернувшись калачиком.

– Перестань. Папа говорит, тебе плохо уже несколько месяцев.

– Папа преувеличивает.

– Нет, и ты это знаешь.

Мама начинает ворочаться, чтобы повернуться лицом ко мне; получается не сразу. Я не мешаю, знаю: она все равно не послушается. Мама дрожит, хотя в доме тепло, тогда я вытаскиваю из-под нее одеяло, медленно, осторожно укутываю ее, а потом укладываюсь рядом. Она закрывает глаза, но не спит – я знаю.

– Мам, ты меня пугаешь, – шепчу я.

– Не бойся. Я боюсь, только если это касается тебя.

От такого ответа хочется молотить кулаками по кровати.

– Иногда ты просто бесишь, – стиснув зубы, говорю я.

– Расскажи, как живешь. Какие новости…

– Нет.

– Ну пожалуйста.

– Только если согласишься поехать к врачу.

– Ты меня шантажируешь?

– Да!

– Ты как отец – на это не способна.

– Просто мы тебя любим и хотим убедиться, что все в порядке. Хватит вести себя как ребенок.

– Сказал ребенок, – хмыкает мама.

Я молча сажусь, скрещиваю руки и жду, когда она примет решение. Верное решение.

– Ладно. Схожу я к врачу.

Я смотрю на нее: она снова закрывает глаза.

– Правда?

– Да. Но только если расскажешь обо всем, что с тобой происходит. Мне нужны подробности. Ничего не упускай.

– Конечно. Все расскажу.

– И ничего не выдумывай, или сделка отменяется.

Я смеюсь, не могу удержаться. Мама открывает глаза, в них – тень улыбки. Это меня обнадеживает.

– Хорошо, – отвечаю я и достаю телефон.

Она сжимает мою руку.

– Что ты делаешь?

– Звоню врачу.

– Но Роуз, ты обещала…

– Расскажу все что хочешь, когда запишу тебя на прием. – Я убираю ее руку, прокручиваю список контактов и нахожу имя доктора, к которому всегда ходили мама и я – с самого детства.

Нам она очень нравится.

Мама затихает, слушая, как я разговариваю с медсестрой, объясняя, что случилось и почему попасть к врачу нужно немедленно. Услышав, что записаться можно на завтра, на раннее утро, соглашаюсь и говорю: «Мы обязательно приедем».

Как только я заканчиваю звонок, мама тут же приступает к делу:

– Ты с кем-нибудь встречаешься?

– Ого. – Кладу телефон на тумбочку и придвигаюсь чуть ближе к маме. – Хочешь, чтобы я сразу перешла к сплетням?

– Ты обещала все рассказать. Сделка есть сделка, отвечай или проваливай. А то я не пойду на прием, который ты назначила в несусветную рань.

– Хорошо, – соглашаюсь я и начинаю рассказ о своей жизни, не слишком отличающийся от того, что был в прошлый раз.

О своих свиданиях; некоторые со временем превратились в забавные истории. Говорю, что никого особенного после Люка у меня пока не появилось, хотя прошли годы. Бывают дни, когда я не вспоминаю о нем. Сразу после развода я и не думала, что такое вообще возможно. Рассказываю, как перестала заходить в интернет посмотреть на фото Люка и Шерил, его новой жены, а также их малыша. Мама отвечает, что это хорошо, это правильно. Советует набраться терпения: однажды в моей жизни снова появится кто-то особенный, уж она-то уверена.

Весь день мы с мамой говорим и говорим, давно столько не болтали. Иногда мне даже кажется, что ничего необычного не происходит, я просто приехала в гости.

Но потом я вспоминаю, почему оказалась здесь в один из последних учебных дней семестра. По маминому лицу, по положению тела видно: боль никуда не ушла, она внутри нее. Мама сворачивается клубком, баюкая живот.

Когда она ерзает, стараясь устроиться поудобнее, я замолкаю и в наступившей тишине думаю, как сильно мне нужна моя многогранная мама, единственный на свете человек, который знает меня с первой секунды моего существования. Если и есть в уходе Люка что-то хорошее, то именно это: наши с мамой отношения изменились, мы сблизились. Сблизились как никогда.

– Я не могу тебя потерять, – говорю я ей.

– Я никуда не исчезну. Я твоя мама. Куда ж я денусь?

Молчу. Не хочу об этом думать.

– Ты всегда мне это говоришь, Роуз. Я свожу тебя с ума.

– Да, но в хорошем смысле, – отвечаю я.

Она снова зажмуривается.

– Помнишь, когда ты была маленькой и пугалась ночью? Ты, как сейчас, всегда забиралась ко мне в постель. Мне это так нравилось.

– Нравилось, что я боялась? Мама!

– Нет. Нравилось, что ты приходила ко мне.

– Но я же всегда тебя будила. Как такое может нравиться?

Она смотрит на меня, широко распахнув глаза.

– Я не возражала, Роуз. Мне нравилось, что ты рядом. И сейчас нравится. И всегда будет.

ГЛАВА 27

18 декабря 2009 года

Роуз, жизнь 8

Решение регулярно заниматься сексом меня прикончит. Сам факт, что для этого нужно принять решение, будто это обязанность, такая же, как мытье посуды или уборка дома. Секс превратился в каторгу. Кто б мог подумать, что однажды его приравняют к мытью полов. Раньше я любила секс. Любила заниматься им с Люком. Но теперь при мысли об этом меня охватывает ужас. Что мне придется раздеться, лечь голой с мужем в постель и постараться сделать ребенка. Пытаемся мы уже целую вечность. Негласное решение стало необходимым условием нашего брака, который я возненавидела всем своим существом. А с ним и Люка. Мне отвратительны его кожа, тело, рот и даже дыхание.