чёрт над ней опять сияет эта радуга… Как тогда, когда воронка стала фиолетовой.

– Радуга… Радуга…В радуге семь цветов? – вдруг спросил его Бэй.

– Семь, – ответил Теглиб, взглянув на Шэнсона.

– То есть фиолетовой она была семь дней, а сегодня она синяя и сколько дней, по-твоему, она будет синей?

– Думаю, дней шесть.

– Почему? – сонно моргая спросил Бэй.

– Фиолетовый был семь дней, значит синий будет шесть дней, потом будет…

– Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан, – вдруг произнёс Бэй.

– Как Однажды Жак Звонарь Городской Сломал Фонарь, – сказал Теглиб.

– Следующий цвет будет голубым в течении пяти дней…А этот синий пропадёт через шесть…Это обратный отсчёт, Теглиб. Это обратный отсчёт! Скажи мне, что я угадал! – Бэй радостно зашлёпал ладонью по крышке нейробука.

– Похоже ты прав, Бэй. Это может быть и обратный отсчёт.

– Синий – шесть, голубой – пять, зелёный – четыре, жёлтый – три, оранжевый – два, красный – один. Итого получается двадцать один день…У нас двадцать один день и на двадцать второй всё это исчезнет навечно, навсегда. Сейчас она реально появилась немного в стороне?

– Да, Бэй. В четырёх километрах отсюда. Прямо над Штамровым курганом.

– Над курганом в котором по второй легенде на самом деле похоронили Ларата Эруйлу и где запрещены любые раскопки?

– Да.

– Значит он похоронен там и она нашла его…

– Она? Кто «она», Бэй?

– Не знаю. Всё это гипотезы…

– А если она не исчезнет через двадцать один день, а рванёт?

– Рванёт? – спросил Шэнсон.

– Да. Рванёт. Как сотня термоядерных бомбочек. – ответил Теглиб.

– Тогда нам всем кранты.

Через полчаса Бэй уже звонил по спутниковому телефону из базового лагеря:

– Привет, Габи. Это Бэй.

– Привет. Я готовлюсь к выборам, а как ты? Почему ты всегда далеко от телефона? Ты как будто избегаешь меня.

– Просто я завертелся. Послушай. Через двадцать один день вся эта воронка со всей аномалией исчезнет навсегда и это верно на сто процентов. Позвони Таблу и скажи, чтобы через неделю он прислал нам всё, что отложил на нашу операцию на чёрный день потому, что этот чёрный день настал. Пусть пришлёт всё до последнего винтика и до последней монеты, иначе он проиграет всё-превсё. Возьми бумагу, я продиктую тебе список того, что нам надо…

– Записываю. Диктуй.

– Надеюсь, что всё это поступит очень скоро. Ты ведь с ним в хороших отношениях?

– С кем?

– С Таблом… С Таблушей.

– Почему ты так говоришь? Ты думаешь…

– Я не думаю, я знаю. Позвони ему. Поняла?

– Что ты знаешь?

– Звони. Буду ждать.

– И подойдёшь к трубке? – с надеждой спросила она. – Правда?

– Правда, моя лошадка. Звони, моя курочка, – не сдержался Бэй, назвав её любимыми интимными прозвищами Табла.

– Лошадка…О чём ты? – удивлённо спросила она.

– Только перед звонком не забудь переодеться в сухое. Желательно в лошадиную сбрую как любит твой малыш. Пока.

– Что ты говоришь? Не может быть… – вдруг дошло до неё. – Ты подслушивал? Ты слушал мои разговоры? – чуть не плача спросила она, но Бэй уже злобно бросил трубку.

– Зря ты так резко. Она может всё это и не прислать. – с укором сказал ему Теглиб.

– Ну и чёрт и с ним и с ней. Обойдёмся тем, что есть.

* * *

Он медленно подошёл к расписной низкой массивной деревянной двери и, взявшись за ручку, навалился на неё всем телом. Тихонько скрипнув петлями, дверь отворилась. Пригнув голову он вошёл в зал, потолки в котором были намного выше, как в его время и, оказавшись внутри, он свободно распрямил плечи и огляделся. Вдалеке у окна возле прялки сидела зрелая женщина в кокошнике с двумя птицами на плечах.

– Проходи, Ларат. Давно я тебя ждала и вот дождалась, – произнесла она и повернулась к нему.

– Ты меня знаешь…Кто ты?

– Ты – Ларат, а я – Макошь. Помнишь меня?

– Нет…Не помню.

– Знать давно ты в забытье лежишь под холмом своим. Может быть желаешь ожить и отправиться со мной в наш мир?

– В какой?

– В любой. В какой пожелаешь войти или создать заново. Пойдёшь?

– А если не пойду?

– Гордыня в тебе заговорила, – с сожалением вздохнула Макошь. – Много времени и сил потратила я на то, чтобы найти тебя, воскресить и забрать с собой для жизни вечной, а ты не хочешь…

– Зачем я тебе? Твой супруг…Я вспомнил! Ведь у тебя есть супруг метающий молнии…Он всё ещё их метает?

– Испугался? Боишься, что он метнёт в тебя молнию? Не бойся. Он давно умер. Отметался в битвах, растратил себя в войнах. Будь мне вместо него и возрадуешься. – она украдкой взглянула на него с улыбкой и замерла в ожидании ответа. – Мне нужна мужская сила, чтобы возродится, а тебе нужна женская, чтобы не умереть навечно.

– Он растратил себя в войнах. Это правда?

– Правда. Пойдёшь со мной?

– А если откажусь?

– Присядь-ка на лавку, а то стоишь передо мной словно какой-то презренный раб. Садись.

– Так что будет, если я откажусь? – спросил он, присев на красивую расписную лавку у стены.

– Тотчас впадёшь в небытие и закроются глаза твои и ум твой во тьме исчезнет. И не будет более никого во веки веков, кому ты мог бы понадобится. Сгинешь ты навечно и нигде не воскреснешь. Последние два месяца видел ты сны благодаря мне, а более снов не увидишь. Превратишься в дым и испаришься как супруг мой.

– Вот как…Видать отказа ты не примешь?

– Не приму и помочь тебе более будет некому.

– Ну что ж…Я согласен. Что надобно сделать, чтобы скрепить наш союз?

– Клятву твою принять должна я.

– Клянусь, Макошь, мать моя и супруга, что пойду за тобой, куда бы ты ни позвала…Такая клятва?

– Подле тебя нож. Ладонь надрежь и кровью в глиняную миску капни да заново слова произнеси. Только не забудь добавить, что за измену мне и за обман тотчас в сыру землю вернёшься и боле не возродишься…

Выслушав её и шумно вздохнув, он нашёл возле себя на низеньком столике нож и миску. Надрезал ладонь, произнёс клятву с добавлением слов об измене и закрепил всё это тонкой красной струйкой оросившей пустую миску с витиеватыми узорами.

– Теперь ты всё правильно сделал, – с радостью сказала она.

– Макошь. Не помню имени такого.

– В другом далёком мире имя моё на свет появилось. Несколько стран и империй ты создал, но все они развалились. Может быть желаешь создать со мной нашу несокрушимую? Останешься со мной?

Он склонил голову, задумался, гордо поднял её, открыл глаза и сказал:

– Останусь.

– Рада я слову твоему. Садись вон