ни на капельку не человек и говорить с тобой с позиции человеческой этики и морали просто неуместно.

— Вот именно! Я тоже думал об этом. Вообще говоря, ты здесь за этим — чтобы подтвердить мои мысли, и еще ответить на вопрос. Можешь не стесняться в выражениях и действиях, но не забывай, что у меня нож в кармане.

— Нет, подожди. Я не оправдываю твое поведение особым статусом. Ты ублюдок, каких на свете мало. Я просто пытался донести, что тебя уже невозможно исправить. Человека в тебе не вернуть.

— Понятно. Теперь мой вопрос. Иногда я видел таких как мы ночью на улице. Они выглядели вполне себе обычно, да и разговаривали об обыденных вещах. А почему я не такой… в смысле — некрасивый? И мы типа вампиры с тобой, да? А еще, у всех проблемы с кукушкой, или только у меня?

— Начну по порядку. Если вкратце на нас родовое проклятие и у всех оно себя проявляет по-разному. Кто-то выглядит лишь чуть по-другому, чем при жизни, другие как ты, а третьи, например, я, в зависимости от того, как давно поели. И да, мы типа вампиры, но как всегда дело в нюансах. Что до проблем с кукушкой: Если ты говоришь про забывание, то все, с кем я встречался, в той или иной степени подвержены этому, но такие отклонения как у тебя я вижу впервые.

— Так и знал, что меня где-то обделили. Ну и пожалуйста! Ну и не надо!

В злости Аль'гаил встал со стула и взялся раскидывать строительный мусор, лежавший штабелем на чердаке, чем производил сильный шум.

— Пожалуйста успокойся. — уговаривал его Антон — Что если тебя услышат?

— Лучше бы им не слышать… Но, пожалуй, ты прав. К чему нам лишнее внимание? — Аль'гаил снова сел в свое кресло — Я совершенно спокоен и категорически адекватен. Такое поведение не для меня. — взяв голову девочки под правую руку и прислонив левую к окну он продолжил свое наблюдение

Пожалуй, самые частые чувства Антона за два месяца были отвращение страх и недоумение. И сейчас они квинтэссенцией собрались на этом чердаке.

Отвращение он питал к неназванному. Несмотря на то, что ему приходилось убивать самому, Антон просто не мог поверить, что кому-то это станет истинным наслаждением. Но на самом деле частью своей натуры он понимал, что неназванный был прав — они мало чем отличаются друг от друга, и эта часть его ликует при виде своего превосходства над живыми. Он, как маленький жестокий ребенок, играющийся с муравейниками, хотел бы подобно богу выжечь каждого, кого он только захочет, дотла, не имея на то никакой причины, а просто потому что он может, и только вспоминая, что он Антон Викторович Синельников девяносто второго года рождения, его внутренний ребенок засыпал. Наверное, поэтому ни жестокость Станислава, ни даже его собственные поступки не отзывались внутри него так сильно, как зверства, устроенные пауком-акробатом, ведь они были мотивированны, прикрыты взрослыми оправданиями, которые позволяли придать границам морали расплывчатость, но теперь он видел перед собой чистую, непринужденную, детскую жестокость и за отвращением его скрывалась зависть. Поэтому Антон чувствовал его как никогда сильно.

Страх дарило ему всегда присутствующее где-то неподалеку и то и дело дышащее в спину забвение. Кем будет он без своего имени? Лишь вечно слоняющейся оболочкой, или родится новый человек в старом теле? Куда денется его самосознание? Антон не знал ответов, но он всегда мог позволить себе забыться, стоило лишь слегка ослабить хватку. И это его пугало больше всего. Он всегда стоит на грани пропасти куда бы не пошел и сделав шаг уже не сможет вернуться обратно. А свойственное всем людям любопытство заставляет его пристально всматриваться в бездну, отчего ноги его дрожат, а грудь тяжелеет, и когда-нибудь он все же не выдержит и оступится.

Недоумение порождала его прежняя жизнь, а в особенности Лена. Она не может быть для него ничем более, кроме как едой, и он в этом уже не раз убедился. И если он маленький мальчик, то она муравей. Так, что же его держит около нее? Может быть она якорь, цепи которого сомкнулись на шее Антона? И каждый раз, когда бездна пытается его поглотить, воспоминания в лице Лены удерживают Антона внутри себя, но душат своими цепями.

Три столпа его новой жизни наконец обрели ясность на этом чердаке, а с ней и увиделась цель — беречь свой единственный якорь столько, сколько он сможет, а иначе неизвестность поглотит его, не оставив и следа от того, кем он себя считает, и быть ему вторым пауком-акробатом.

— Ты спросил, помню ли я что-нибудь. — отвлек его альг'гаил, хандряще сгорбившийся на стуле — Я вообще не уверен, что был человеком. Ну, то есть руки-ноги на месте, это да. Но что до памяти: Открываю глаза — надо мной крышка гроба, и это мое первое воспоминание… или мне так кажется, и я просто забыл. И вот, может это шутка такая? Может кто-то хочет, чтобы я считал себя давно умершим человеком, а на самом деле я появился примерно семь лет назад? Звучит убедительно. Да и на человека я лишь слегка похож. Вон взять обезьян. Они же не люди?

— Знаешь — ответил Антон — Если бы ты не был таким выродком, то мне бы было даже жаль тебя.

— Ничего, когда-нибудь он поймет. Я же прав, Ксюш?

— Меня не Ксюша зовут.

— А я и не с тобой разговариваю.

Развернувшись лицом к альг'гаил Антон увидел, как он трясет голову ребенка подражая движениям рта во время разговора. Последняя капля упала в океан ненависти и начался шторм. Выхватив из груды мусора доску, на которой была пара острых гвоздей он, со всему размаху, ударил по голове альг'гаил сидящего на кресле отчего та застряла в нем. Ошарашенный паук-акробат упал на пол и его начало трясти от боли. Склонившись над ним Антон выхватил нож из-за его пояса и вонзил прямо меж его ребер. Продолжая истошно кричать и шипеть, оголяя свои зубы, аль'гаил все не хотел умирать. Удар за ударом наносил Антон и вскоре начал осознавать, что нож в их драке был бы слабым подспорьем, и угроза с его стороны, это скорее блеф. Аль'гаил