Юров вытолкал одноклассников из кабинета. И тут же Шорина забила ручку двери стулом. После этого села на пол рядом с Барковским, с ненавистью взглянула на участкового, спросила:

— Посадите?! За что?!

У Крюкова не было сил отвечать, что-то объяснять. Он тоже сел рядом с Барковским, привалился к нему, измазавшись его кровью. Пощупал у него пульс. Попросил Шорину:

— Позови кого-нибудь… Что-то мне плохо…

Шорина взглянула на него, потом на Барковского. Тот прошептал:

— Пусть сдохнет… пусть…

Однако Ирине пришла в голову другая мысль, получше. Она взяла за запястье бессильно повисшую руку Крюкова… и вдруг сильно ударила себя этой рукой по лицу. Раз, еще раз… На ее губах появилась кровь. Крюков пробовал сопротивляться, но сил у него не осталось.

— Что… ты делаешь? — прошептал он.

А Ирина уже кричала:

— Помогите! Помогите кто-нибудь!

Рвала на себе блузку, царапал лицо. И продолжала звать на помощь. Дверь задрожала под мощными ударами, и в кабинет ворвался Шорин с двумя оперативниками. Склонился над дочерью:

— Что?! Ира, что?!

— Он напал на меня! — заявила Шорина. — Хотел изнасиловать. Миша заступился. И он его избил.

Шорин недоверчиво посмотрел на дочь, потом на Крюкова… Тот был без сознания. Шорин колебался; но затем он принял решение…

Крюкова уложили на носилки «Скорой помощи», и при этом, по настоянию Шорина, пристегнули к ним наручниками. И доставили не в обычную больницу, а в тюремную. Когда он пришел в сознание, ему сообщили, что против него возбуждено уголовное дело по обвинению в причинении тяжких телесных повреждений Михаилу Барковскому и покушении на изнасилование Ирины Шориной.

На очной ставке Ирина уверенно подтвердила, что Крюков давно к ней приставал, что он испытывал ненависть к Барковскому и напал на него. То же самое она заявила и на суде. А вот Барковского ни на следствии, ни на суде не было — Шорин разрешил создателю «Спарты» уехать в другой конец страны, и Барковский это немедленно сделал.

Анна Липатова на суде подтвердила, что Крюков был склонен превышать свои служебные полномочия, применять силу. И это сыграло свою роль при вынесении приговора — три года общего режима.

Крюков прожил эти три года, словно с закрытыми глазами. Он дал себе слово вернуться и довершить расследование, которое почти довел до конца. Довершить и наказать виновных в гибели Истоминой.

Поэтому, выйдя на свободу, он начал искать тех, кто мог бы ему в этом помочь. Ни Липатова, ни верная Тоша не согласились оказать хоть какую-то помощь. И лишь один из тех, к кому обратился бывший участковый, согласился ему помочь. Это был Игнат Лапиков. Он давно уже не работал в школе и перебивался случайными заработками. Однако он не забыл Настю Истомину. И когда Крюков заявил, что хочет отомстить за гибель Насти, Лапиков стал ему помогать. Используя свои навыки хакера, он нашел в Сети сведения обо всех бывших «спартанцах», и прежде всего о Барковском.

И был еще один человек, который оказал капитану большую помощь. Это был Максим Юров. Он смог восстановить точную картину гибели Истоминой — картину того, что произошло в тот день в спортивном зале и его раздевалке. И с этим рассказом Максим пришел к Крюкову в следственный изолятор, прямо накануне суда.

Вот что он сумел узнать…

…В кабинете английского языка царила рабочая атмосфера: девочки готовились к олимпиаде по биологии и делали рисунки на листах ватмана. Истомина вошла в кабинет, привалилась к двери, обвела глазами собравшихся. Первой ее заметила Суворова:

— Здрасьте, Анастасия Николаевна! Вы у меня дома сумочку забыли, я принесла. И лифчик ваш тоже там, если что.

Истомина подошла к столу, открыла сумочку, достала свой дневник, перелистала. Спросила:

— Кто вырвал страницы?

Все молчали. Учительница подняла голову и твердо заявила:

— Вам меня не запугать!

— Серьезно? — спросила Шорина.

Достала телефон, вывела на экран ту самую фотографию, показала Истоминой. Полистала — оказалось, что фотографий несколько.

— Всей школе отправлять? — деловито спросила Шорина.

— Вы ведь уже отправили Максиму. Кстати, зачем?

— Барк придумал, — ответила Суворова. — Сказал, так надежнее до вас дойдет.

— Барковского не будет в этой школе, — так же твердо заявила Анастасия Николаевна. — Через пять минут.

— Так отправлять? — глумливо спросила Шорина.

— Делай что хочешь.

Шорина нажала нужные кнопки и заявила:

— Ушло.

Истомина на миг прикрыла глаза, но не дрогнула. И молча вышла из кабинета. Последнее, что услышала, был веселый голос Шориной:

— Я пошутила!

Истомина не спеша, словно на прогулке, пошла по коридору, направляясь к лестнице. По дороге ей встретился Лапиков, потом уборщица Валентина Леонидовна, а под конец директор Царева. И все смотрели на нее осуждающе. Но она молча прошла мимо и поднялась в спортзал.

А в спортзале тем временем разыгрывался свой акт драмы. Четверо учеников одиннадцатого класса — Барковский, Довженко, Худяков и Галимов — стояли в строю, а учитель физкультуры произносил перед ними речь.

— Зря вы меня унижали, ребятки, зря, — говорил он. — Какой бы я ни был. Теперь мой черед. Я видел, как вы ту женщину с крыши сбросить собирались, видел. Как раздели ее, как били, видел. А это уголовщина. И знаете что? Я дам показания. Пойду в полицию и расскажу им все.

— А чего сразу не пошли, Владимир Ованесович? — спросил Барковский. — Может, есть какой-то альтернативный вариант? Может, мы можем для вас что-то сделать? Загладить, так сказать, вину?

Именно этого Баграмов и ждал! Помолчав немного для важности, он изрек:

— Триста тысяч. Не так много за молчание. И за моральный ущерб.

— Вот козел! — выдавил Довженко.

И Баграмов немедленно отреагировал:

— Четыреста!

— Не так и дорого… — сказал Барковский. — Но у меня есть другое предложение…

Внезапно он шагнул вперед и с размаху ударил учителя между ног. Тот, согнувшись, осел на пол…

…Вошедшая в спортзал Истомина увидела дикую картину: четверо парней мочились на корчившегося на полу учителя. Она кинулась на них, стала бить своими слабыми кулачками. А они только смеялись.

— О, Настя проснулась! — воскликнул Довженко.

— Не выспалась, кажись! — заметил Худяков.

Истомина помогла Баграмову подняться, достала из сумки платок, дала ему, чтобы он мог вытереться. Повернулась к ученикам.

— Вы звери! Хуже, чем звери, — фашисты! Эсэсовцы! А ты, Барковский… Грязный, лживый, жестокий, трусливый недоносок! Я поняла. И если ты сию же минуту не уберешься навсегда, все ребята узнают, что ты им врал! Ты вырвал страницы из моего дневника? И куда ты их дел, интересно?