Однажды, объезжая безбрежные владения свои, потребовала она от молодого мужика воды, что тот с готовностью и исполнил. Но стоило Катерине Васильевне склониться со своего орловского жеребца к протягиваемой ей крынке и взглянуть тому в глаза, она пропала – такой совершенной красоты ей видеть не доводилось. Сама дурнушка, проведшая замужем за человеком вдвое старше себя десять унылых лет, Таницкая, как оказалось, была весьма чувствительна к прекрасному. Крестьянина тотчас же сняли с поля и вновь определили, теперь уже к вящему горю матери, не ждавшей от барских милостей ничего хорошего, к помещичьей усадьбе. Того боле: барыня готова была сменить его пропахшие потом и полные клопами войлоки в людской на собственное вдовье ложе. Но то, что мгновенно смекнул бы на его месте любой ловкий лакей, детский ум Захара принимать отказывался. Он был рад без устали бегать за шалью, чесать барыне спину и гасить свечи в ее опочивальне, служить ей припостельным ковриком и комнатной собачкой, но занять место супруга оказался не в состоянии. Будь десять лет назад барыня помилосерднее на конюшне, оставь она Захару к его красоте разум, может, и стали б они жить душа в душу – красавец и чудовище. Но Катерина Васильевна сама сгубила свое счастие, и стало ей то невыносимо. А поскольку Господь не предусмотрел в ее характере смирения, она, задыхаясь от невозможности реализовать свои чувства и зверея от шепотка челяди, решила пойти на крайние меры. И обвинила Захара в краже изумрудного ожерелья. Ожерелье через пару дней отыскалось – там, куда барыня его сама и схоронила, но уже послали за приставом, и ясно было, что Захар вскоре попадет в острог. Тогда, рассказывал Андрон, не дожидаясь приезда пристава, несчастная мать его выкрала ночью сына из амбара, где тот послушно сидел под охраной храпящей дворни, и привела за руку в пустое о прошлом годе Приволье. Она божилась Андрону, что Захар ее – дите малое, неразумное, ни к краже, ни к какому другому дурному делу не приспособленное, а за собачками будет ходить с любовью. Дом был пуст, Андрону стало беднягу жаль, кроме того, приходился парень ему далекой родней, вот он и пригрел его на псарне. Покамест не узнал, что об этом годе приедут баре, а раз так, то пора было сменить Захару место: хозяйка продолжала искать беглого лакея по всей губернии.

– Значит, ты помог рыть ему нору? – уточнила на всякий случай Дуня.

Андрон вздохнул.

– Там уж и пещерка была, сухонькая. И дерева близ воды – так верхушечками, значит, и прикрывали… – И добавил горько: – Прощенья просим, коли прогневил.

Дуня оглянулась на де Бриака и Пустилье: оба смотрели на Захара уже без всякой враждебности, а с ужасом и жалостью.

Авдотья сама подошла к нему и развязала руки, кивнула на его вопросительный взгляд, и Захар с ловкой готовностью стал разматывать веревку вокруг щиколоток. А Дуня повернулась к Андрону:

– Все ты правильно сделал, Андрон. Поди с ним на кухню, пусть его накормят. Обуться дадут.

И вдруг погладила Захара по влажным спутанным волосам, шепнула:

– Ступай, дружок. Никто тебя теперь не обидит.

Но Андрон продолжал стоять в воротах сарая.

– Нехорошо выйдет, Авдотья Сергеевна! Коли Катерина Васильевна прознает… Батюшке вашему отвечать придется.

– Не придется. Катерина Васильевна твоя давно уж убралась подальше от француза – поближе к столицам. А там поглядим!

– Гы… – услышала она за спиной. – Гы…

И, обернувшись, увидела прямо перед собой прекрасного принца: глаза светлей лазури доверчиво заглядывали ей в лицо, идеальный рот тщетно пытался что-то сказать.

– Да? – переспросила она, от неожиданности отпрянув от этой бьющей наотмашь красоты.

– Глы… – произнес тот наконец. – Г-г-глашка.

Дуня вздрогнула, переглянулась с де Бриаком.

– Ты ее знал?

Захар кивнул.

– Они тут вместе бегали, – подтвердил от ворот Андрон. – Этот ведь и сам – что дитя малое. Ежели позовут, то и в жмурки готов, и в горелки. А ребятне-то и счастье – большой с ними забавится.

– Что с Глашкой?! – схватила Дуня идиота за руку и почувствовала, как от этого прикосновения тот испуганно вздрогнул всем телом.

Бедный! Дуня поспешно выпустила теплую ладонь.

– Знаешь, что с ней случилось?!

– Пы… – начал он. – Пы…

Дуня смотрела на него, и взгляд ее туманился злостью и жалостью – доведись ей сейчас встретить мерзкую старуху, уж она не пожалела б для нее ни отцовской турецкой сабли, ни бриаковского кавалерийского пистолета!

– Что, голубчик? – спросила она как можно ласковее. – Что с ней?

Захар выдохнул и попытался еще раз:

– П-плавает.

* * *

Несчастного привели на людскую кухню и накормили, и раз, и два, и три наполняя оловянную тарелку. Дуня сидела напротив, подперев подбородок, и время от времени задавала вопросы: где плавает, с кем плавает, когда? Тщетно. Увлеченный едой, Захар не говорил ни слова, но громко глотал, причмокивал, прихлебывал, подбирал куском хлеба каждую каплю, потом по-собачьи смотрел на Дуню, а та кивала черной (готовящей для челяди) кухарке Михайловне – еще. На третьей порции Михайловна не выдержала:

– Ахти, барышня! Лопнет же, ей-богу лопнет! С голодухи-то разве можно столько!

Дуня согласилась, ласково забрала у Захара из рук тарелку, повернулась к ожидавшему их на крыльце Андрону:

– Поди уложи его в людской.

Но тот покачал головой:

– Зря это, барышня. Отпустите. Пусть, как раньше, на псарне спит. – И на возражения Дуни пояснил: – Ему там, с собачками, попривычнее. Сами видите, какой он всполошенный.

Княжна, кивнув, пошла-таки со старым доезжачим проводить Захара. Увидела, как бросились и стали, повизгивая, ластиться к нему псы и как дурачок, окруженный ими, садится прямо на траву, счастливо улыбается, гладит их, треплет за уши – ни дать ни взять святой Франциск. Однако ж юный и прекрасный собою, словно Адонис.

Тем временем Андрон набил и положил ему в углу псарни, где и сам частенько спал, наполненный свежим сеном тюфяк. Загнал собак на ночь, запер засов и показал Захару на его постель.

Тот без слов лег, закрыл невозможно синие глаза и на выдохе вдруг сказал, четко и ровно:

– Зеленый человек Глашку взял. Зеленый.

И громко, совсем не изысканно захрапел.

* * *

Зеленый может означать и изумрудный, и нежно-салатный, и цвета хвои, и даже бирюзовый. Вряд ли Захар отмечает подобные нюансы. А ежели и отмечает, то выразить их не в состоянии. Чей костюм может подходить под описание Зеленого человека? Линейная наполеоновская пехота? Вицмундиры гусаров? Куртка лесника? Городской сюртук? Егерские полки? Старые, еще петровских времен, камзолы?

Вот до чего договорились они с Пустилье и майором, сойдясь в ротонде. Но уже ложась спать и накинув шаль поверх зябких – не от теплой июльской ночи, но от страшных захаровых слов – плеч, Дуня вдруг вспомнила рассказанные матерью Настасьи (и ее с Алексеем кормилицей и нянькой) сказки.