Улица приняла нас и медленно понесла в своих ладонях, тихо иплавно покачивая, так что огромные дома приподнимались и опускались, какморские волны. Впереди бульвар расцвечен огромными, как парашюты, зонтиками надвынесенными из помещения столиками летнего кафе. Прохожие на ходу покупалимороженое или соки, двигали дальше, только пары совсем разомлевших от жарысидели за столами и церемонно вкушали мороженое из серебристых запотевшихвазочек.

Нас опередила толпа горластых кавказцев, хотя на самом делеэти смуглокожие могут быть кем угодно, теперь Москва стала гигантской помойкойобщечеловеческих ценностей. Трое взрослых, с ними не меньше дюжины визжащей иорущей детворы.

Им купили сладости в пакетах, воздушную кукурузу,чупа-чупсы, еще какую-то хрень в ярких упаковках. Сразу во все стороны полетелибумажки, обертки. Один из кавказцев смачно отхаркался прямо на пол.

Мы с мороженым ютились за крайним столиком, я поморщился,сказал раздраженно:

– Знаешь, когда такое вижу, понимаю тех, кто призываетк чисткам.

– Этническим? – спросила она.

– Ну да, – подтвердил я с брезгливостью. – Иначал бы все-таки с этих цыган… Пусть как угодно обзывают, но жить станет чище.

За соседним столом двое лохматых парней интеллигентнобалдели или оттягивались, хрен разберет этих гомосеков. Один трудился надмороженым, другой тянул через соломину окрашенное пойло под названием«Солнечный». Тот, что с мороженым, бросил в нашу сторону оценивающий взгляд, акоторый с соломинкой сказал громко, победно, просто ликующе:

– Если вы позволите начать чистку с цыган, потомнастанет очередь евреев, армян, а в конце концов придут и за вами!

Он победно смотрел на меня, но я холодно улыбнулся иповернулся к Тане:

– Ну как мороженое? Захватим еще по одному да сожремпрямо по дороге?..

Она бросила на лохматого защитника цыган взгляд искоса,улыбка чуть тронула ее красивые губы. Мы вернулись к стойке, я сделал заказ,Таня спросила вполголоса:

– Ты даже не соизволил ему ответить? Почему?

– Туп, – ответил я. – Ты посмотри на егоморду. У него нет ни тени сомнения, что он изрек истину.

– А если в самом деле считает это истиной?

– А мозги человеку на что? – возразил я. –Это то же самое сказать, что нельзя сажать в тюрьму убийцу, ибо потом придеточередь сажать карманников, а потом придут сажать и уже мирных добропорядочныхграждан. По его логике это так. Но ведь так нигде же не делается?.. Возьми этомороженое, здесь с орешками.

Она взяла мороженое в хрустящем вафельном стаканчике, язаметил, как она бросила взгляд украдкой в сторону защитника общечеловеческихценностей. Он, сердитый и непонимающий, за что же ему даже не ответили, нестали спорить, у него наготове десяток вычитанных убийственных аргументов – ужерассерженно тянул через соломинку модное пойло.

– Но он в самом деле так думает, – проговорилаона. – И не понимает, почему ты, по тебе видно – заядлый спорщик, не сталвозражать.

– Возражать можно умному, – объяснил я. –Умному противнику. Но не придурку, что не в состоянии проследить за своей жемыслью. А метать бисер перед свиньей мне как-то в лом. Других дел хватает. Итак, говорят, бисер подорожал – свиней с приходом юсовцев стало куда больше.

Она засмеялась, а у меня перехватило дыхание, настолько онакрасива, чиста, преисполнена нежности и света. Впереди за поворотом началовыступать здание, очень знакомое, сердце мое стукнуло, даже не знаю из-за чего:то ли вспомнило, как мне били морду, то ли как я с наслаждением всадилраскаленный комок металла в узкий лоб гигантопитека.

Мы прошли мимо шикарного магазина, у дверей охрана савтоматами наперевес, по ступенькам спускалась солидная дама. Ее поддерживалпод локоть очень импозантный господин. Дама, красная от негодования, говорила свеликим возмущением:

– Я не могу на них смотреть!.. Ходят совершенноголые!.. И это жена министра! Как можно?

Ее спутник промямлил:

– Дорогая… но она ж не совсем так уж и голая… Она ж в одежде…

Дама фыркнула:

– Ну и что? Но под одеждой все равно ведь голая?

Таня чмыхнула, отвернулась, пряча смех, закашлялась. Я чутьбыло не хихикнул следом, но подумал, что чопорная дама, как ни странно, права всвоем возмущении… которое просто не смогла выразить правильно. Вон Таня вдостаточно вольном платье, но не скажешь, что голая, а вон прошла по улице,виляя бедрами, девица в модном костюме, так и видишь ее голую с распущенными поподушке волосами, видишь ее грудь, видишь, как растут волосы на ее лобке, идаже видишь, что там интим-прическа от Измалкина, а когда поворачивается, тоотчетливо зришь как форму ягодиц, так и как воочию видишь коричневое пятнышкоприглашающе подкрашенного ануса…

Сердце мое тукало быстро и нежно, подпрыгивало и пыталосьвзлететь на отрастающих крылышках.

– Ты не спрашиваешь, – сказала Таня, – нопросто для информации, муж у меня… это нечто вроде очень хорошей мебели. Как ия для него. То есть, у нас практически нет ничего общего, кроме секса. Да и то,если честно…

Она быстро взглянула на меня, отвела взгляд.

– Что? – спросил я.

– Да так, – ответила она быстро. – Ничего. Ато будешь задаваться.

– Ну скажи!

– В последнее время даже с сексом что-то начинает… ну,разлаживаться. Оргазм приходит все труднее, а дважды вообще так и не дождалась…Конечно, я прикинулась, что все в порядке, вскрикнула, раскинула руки, будто визнеможении, но… что-то потерялось. Он чувствует, мы попробовали некоторыеигры, что должны возбудить, повысить интерес… но стало еще хуже. Ладно, что-тоя совсем разжаловалась, это не мой стиль. А что у тебя?

– Если считать брачные церемонии, – ответиля, – то я замужем не был… Так, конечно, две-три женщины за все времясчитали себя моими женами. Даже я, помню, пару раз так думал. Или все-такирегистрировался?.. Не помню даже. Все прошлое как в далеком тумане.

– А теперь?

Я привлек ее к себе.

– Теперь понимаю, чего я ждал.

Она прижалась всем телом, зарылась лицом в куртку.

– Кстати, ты знаешь… Мой старый бойфренд убит вкакой-то перестрелке. Или его пристукнули за что-то.

Я вспомнил этого здоровенного мужика, красавец, племеннойбык, от него пошли бы здоровые дети, целое племя богатырей можно бы наплодить,скажем – велетов, антов или сказочных нартов… даже ясно вспомнил, как нажалкурок, как тряхнуло кисть, а пуля ударила в переносицу… но сердце не сбилось стакта, голова оставалась ясной, а голос не дрогнул:

– Жалеешь?

Она поморщилась.