Майданов спросил непонимающе:

– А каким боком это относится к боевикам?

– Боевики делают то, – сказал я, – о чеммногие только мечтают. Остальные не убивают юсовцев не потому, что считаютюсовцев хорошими парнями… будь их воля, вообще бы в горящую смолу бросилиживыми!.. Боевики, повзрослев, могут кардинально сменить взгляды. И повестиобщество в другую сторону. К той же Юсе в объятия, или же в сторону, завидевтретий путь… Могут вообще стать учеными, деятелями искусства, пророками… Ведьне только Достоевский был приговорен к повешению как боевик-бомбист, не толькоМольер и Бруно были супершпионами, а Шатобриан – наемным убийцей!.. Многие,очень многие из тех, кого мы видим на портретах в облике мудрых почтенныхстарцев, творцов научных теорий, в молодости преступали не законы науки, асовсем-совсем другие законы…

Лютовой со стуком опустил чашку на стол, минуя блюдце.

– Нет, – сказал он бесцветным голосом. –Здесь вы, Бравлин, перегнули. Преступность как понятие реабилитировать нельзя.Эта истина пусть остается открытой только верхнему слою самих преступников. Астаду овец никогда не сообщают, куда его ведут. Никогда.

Майданов зябко передернул плечами.

– Никогда, – сказал он бесцветным голосом, потомповторил громче: – Никогда, милостивые государи…

Я шестой день ездил по этой улице, останавливался умагазинов, вечером взял мороженое, а ночью купил в газетном киоске сигарет ибаночку пива. За это время изучил все ходы-выходы, потом два дня не появлялся,но вот сегодня припарковал машину в заранее намеченном месте, тихонько вышел,стараясь не привлекать внимания, прошел проходными дворами и затаился в густойтени.

Дважды мимо прошли загулявшие пары, наконец показаласьогромная темная фигура. Сейчас он выглядел еще выше и толще. Я нащупалпистолет, вытащил, снял с предохранителя.

Мужик шел медленно, уверенно, в правой руке болтается что-товроде сумки. Я выждал, когда он пересечет полосу света и окажется в тени. Этона тот случай, если кто не спит и в этот момент выйдет на балкон.

– Стой, – сказал я негромко.

Он вздрогнул от неожиданности, остановился, потом грязновыругался и сделал шаг вперед.

– Это снова ты, сопля?

Щелчок затвора, он застыл. Мои глаза к темноте уже привыкли,я видел, как он моргает, стараясь разглядеть меня в этой черноте.

– Что надо? – сказал он торопливо. – Это откого, от Бастика?.. Так я все вернул, век воли не видать!

Я поднял пистолет обеими руками, ствол смотрит прямо в лобэтой мускулистой дряни. Сейчас бы сказать ему, кто я такой, посмотреть на егорожу, послушать, как будет молить о пощаде, понаслаждаться его унижением… но наэтом обычно и горят любители, потому я молча нажал на спусковую скобу.

Выстрел в ночной тиши прогремел оглушающе. Тело вздрогнулоот пят до макушки, начало опускаться, будто подломились колени. Я моментальновытер рукоять заранее заготовленным платком, выронил оружие тут же и, держась втени, побежал обратно.

Автомобиль неприметно затаился, умница, среди ему подобных,одинаковые такие серые холмики покатых спин. Я тихонько открыл дверцу, сердцеколотится бешено, но со двора выкатил тихонько, без спешки, да и по улицампонесся с той осторожностью, с какой ездят только без водительских прав.

На этот раз меня дважды остановили, но я держался настолькораскованно и уверенно, избавившись от пистолета, что даже в багажник незаглянули, зыркнули для порядка в водительские права и махнули: езжай.

Через сорок минут я уже загнал «Форд» на второй этаж гаража,двери супермаркета приглашающе распахнуты, я купил хлеба и мяса, а в квартирееще с порога сказал громко:

– Свет!.. Комп!

Кто-то сказал что-то вроде: пустое сердце бьется ровно, вруке не дрогнул пистолет… но мое сердце стучит в самом деле громко и ровно, апистолет действительно не дрогнул, хотя я, ах-ах, убил человека. Да и хрен сним, с таким человеком. Их таких из шести миллиардов не меньше миллиардиканаберется. Всех бы вот так, сразу бы чище на свете стало.

Когда строчки на экране поплыли перед глазами, я поднялся,захрустел суставами. Нет этого ни у Гегеля, ни у Лао Цзы, ни у великого Мао. Ниу кого нет даже зацепки, даже краешка, за что можно бы ухватиться, на чтоопереться, на кого сослаться! Никто никогда не сталкивался ни с чем подобным,что разрушает человечество сейчас. Все с нуля, с чистой страницы. Абсолютноновое, ни на что не похожее… даже не знаю, как это назвать: учение, вера,религия? Или все вместе взятое?

Да, пожалуй, это как раз – все вместе взятое. Учение,которого еще нет, вера, что не сформулирована, и религия, которая нужна бы… Всеэто начинает обретать контуры в неком странном здании, непривычном, непонятноми даже неприятном. Таким показался бы трем мушкетерам современный турбовинтовойлайнер на двести пассажирских мест. Или непонятная и неприятная Эйфелева башня,против строительства которой усиленно протестовали Эмиль Золя, Бальзак и ещекакие-то видные деятели, вроде бы понимающие толк в искусстве…

– Перерыв, – сказал я себе вслух. Прислушался,даже голос не дрогнул, вот такой я человек, а еще мыслитель. – Перерыв,понял?

С большой веранды видно, что город совсем затих. От столачто-то загорлал Бабурин, сделал приглашающий жест Майданов. Я рассеянно кивнул,постоял, держась обеими руками за перила. Впереди в тусклой черноте от землиподнялась скибка луны, но озарила странно теплым нежным светом крыши домов,высветила марсианские чаши параболических антенн, странные сооружения на крыше.

В спину ощутимо несет нечистым теплом прогретого комфортногодома, зато в лицо веет дикой неуютной свежестью. Ночной город как на ладони, ноза спиной мягкий электрический свет от трех больших матовых плафонов, мягкопадает на белый концертный стол, на Майданова и Бабурина, что гоняют чаи. Кним, судя по полной чашке чая и нетронутому варенью, только что присоединилсяЛютовой…

Я еще некоторое время постоял у перил, рассматривал панорамугорода. За спиной привычный спор, это как гимнастика мозгов, извилинам тоженужны тренажеры, иначе застынут. Но если раньше споры шли, в основном, осравнительной ценности литературных произведений, фильмов, картин, вообще о воздействииискусства на человека, то сейчас о политике, политике…

Я прислушался краем уха. Да, интересное явление… Когдачеловек, брызжа слюнями ненависти, поливает свою страну и свой народ грязью,объявляя правителей – идиотами, а народ – косоруким пьяницей, он может вполнеискренне называть себя патриотом, но вот если задеть хотя бы пальцем США июсовцев, то тут же его объявляют ненавистником США, фашистом, гадом иотрицателем общечеловеческих ценностей!

Здорово поработала пропаганда США над нашими идиотами. Тоесть в США могут нас долбать как хотят, даже в фильмах, играх и песнях, неговоря о СМИ, это вовсе не ненависть к России, у них это всегда бескорыстная ипрямо от сердца помощь «хорошим» русским против «плохих»! Ну, как СССР помогалтанками хорошим чехам или хорошим афганцам против плохих местных.