— Неужели этого недостаточно? Сколько вам еще нужно?

— Один из названных вами людей совершенно безумен и может в любую минуту сойти в могилу от сифилиса. Я его прекрасно знаю. Трудно, знаете ли, забыть, когда вашу жену пытаются убить выпущенной из арбалета стрелой. Двое других мертвы.

— И что же из этого следует?

— Из этого следует, что вы ограничились именами тех, с кем я не смогу поговорить.

Это тупик. Даже если Шекспир и скрывает какой-то секрет, никакой страх перед Грэшемом не позволит ему сказать правду.

— При этом вы по-прежнему оставались шпионом? Вы уже давно ступили на этот путь. Сумели внедриться в круги заговорщиков во время «порохового заговора» и даже посадили сэра Уолтера Рейли на скамью подсудимых. Разве я не прав?

Услышав эти слова, Шекспир покраснел. Однако он нашел в себе силы ответить с вызовом:

— Меня обманом втянули в эти дела, когда я был молод и многого не понимал, так же как, пожалуй, и вы! В юности даже самые черные дела подчас кажутся волнующими и увлекательными. Вы работаете на первых лиц государства, вам платят за это приличные деньги, вы совершаете увлекательные путешествия. И вы, и сэр Уолтер Рейли сильно переоцениваете мою роль в его низвержении. Самым главным врагом сэра Уолтера всегда был он сам. Прикажите ему сохранить что-нибудь в тайне, и он тут же раструбит о ней на всех перекрестках.

«Пожалуй, этот актеришка не так уж далек от истины», — подумал Грэшем. Рейли, один из немногих настоящих героев, был в высшей степени противоречивой фигурой.

— И как же вас вознаградили за сэра Уолтера и за столь блестяще сыгранную вами роль автора чужих произведений? Уж не тем ли, что ваша труппа удостоилась звания «королевской»? — поинтересовался Грэшем.

— Уолтер здесь ни при чем. А вот со вторым я, пожалуй, соглашусь. Моего хозяина Сесила чрезвычайно позабавила возможность иметь своего шпиона в театральной труппе.

Что ж, ничего удивительного, подумал сэр Генри. В большинстве своем актеры презирают церковь, представляя собой благодатную почву для разного рода козней, мятежей и неповиновения. Сесилу было важно иметь в самой гуще театра человека, который выполнял бы его шпионские поручения. Он наверняка остался доволен, тем более что никто ни о чем не догадывался.

— И если ему суждено было заиметь шпиона в театральной труппе, то труппа эта должна быть самой лучшей во всей Англии. Так мы из труппы лорда Чемберлена стали труппой его величества короля. Лишь Хемминг, Кондел и Бербедж знали об истинных причинах нашего возвышения. Я сам им рассказал.

— Выходит, пьесы Уильяма Шекспира не принадлежат перу Уильяма Шекспира? — после долгой паузы вновь заговорила Джейн, и в ее голосе проскользнула нотка сожаления. — Эти пьесы, такие чарующие, столь прекрасные, на самом деле творения трусливых аристократов, которым страшно во всеуслышание заявить о своем интересе к миру искусства и литературы, вот они и пытаются скрыться под чужой личиной… Что ж, спасибо вам, мастер Уильям Шекспир. Раньше я считала, что в мире театра процветают волшебство таланта, истинное искусство, красота. Теперь же я вынуждена убедиться в том, что он ничем не отличается от грубой действительности и лишь слегка приукрашен румянами и яркими одеждами. Спасибо вам за то, что просветили меня. Теперь я знаю, что это никакое не искусство. В нем нет ни очарования, ни волшебства. Театр — это исключительно личные амбиции актеров. Как же глубоко я заблуждалась!

С этими словами Джейн встала и вышла из комнаты в гостиную.

В глазах Шекспира сверкнули слезы. Одна слезинка упала с ресниц и скатилась по щеке. «Что же это? — спросил сам себя Грэшем. — Неужели вновь актерская игра?» Так или иначе, но еще один безжалостный вопрос ему предстоит задать.

— Сколько пьес, скрываясь за вашим именем, написали сэр Фрэнсис Бэкон и епископ Ланселот Эндрюс?

Правильный вопрос, похвалил себя Грэшем. Эндрюс имел в виду не любовные письма, когда призывал уничтожить бумаги. Он имел в виду пьесы! Бэкон слишком умен и осмотрителен, чтобы открыто выражать в письме свои чувства к любовнику. Что касается Эндрюса, то, по мнению сэра Генри, он скорее сожжет в пламени свечи на алтаре свое мужское достоинство, нежели поддастся искушению плоти. Однако и тот, и другой вполне могли быть обуреваемы жаждой творчества. Оба наделены острым умом и глубокими познаниями, а также желанием попробовать свои силы в новом виде искусства — вопреки тому, что общественное положение не позволяет им открыто заниматься столь презренным ремеслом.

Грэшему еще ни разу не доводилось видеть, как человек словно сжимается в размерах. Шекспир увял прямо на глазах.

— И много вам об этом известно?

Сэру Генри ничто не мешало нанести последний удар, однако он решил проявить милосердие. Была ли причиной тому симпатия к Эндрюсу? Ведь что ни говори, а старый епископ сумел затронуть его душу. Или же сэра Генри растрогали слова жены о том, что она утратила веру в магию театра? А может, просто сказалась усталость от мира, скроенного из обмана, недомолвок и фальши?

— Гораздо меньше, чем вы можете себе представить, — не стал кривить душой Грэшем. — И все же я готов спорить, что Бэкон и Эндрюс также занимались сочинением пьес, авторство которых приписывается вам, мастер Шекспир. Бэкон спал и видел себя генеральным прокурором. Заветная мечта Эндрюса — кафедра архиепископа Кентерберийского. Разоблачение их порочной склонности к сочинительству неизбежно разрушит эти мечты. Тем не менее, обоих можно назвать блистательными авторами. Будь им дана возможность раскрыть свои таланты, оба громко заявили бы о себе на поприще драматургии. Мне же они почему-то представляются жертвенными агнцами, приготовленными на заклание…

— Я… — Грэшему показалось, что Шекспир слегка переменился в лице. Затаив дыхание, он ждал, что его собеседник вот-вот скажет правду.

Увы, с улицы неожиданно донеслись громкий цокот копыт и чьи-то уверенные голоса. В следующее мгновение в комнату вернулась Джейн. Следом за ней ввалились королевские солдаты. Оказать им сопротивление слуги Грэшема не рискнули. Возглавлял непрошеных гостей сэр Уильям Уэйд, хмурый смотритель Тауэра.

Сэр Генри, выполняя волю его величества короля, я должен доставить вас к нему!

— В Уайтхолл? — осторожно осведомился Грэшем.

— Нет, — честно ответил Уэйд. — В Тауэр.

Выходя из комнаты, сэр Генри ожидал увидеть на лице Шекспира выражение торжества, однако узрел лишь глубокую печаль. Похоже, что и сэр Генри, и Уильям Шекспир заглянули в одну и ту же бездну и скорое будущее показалось обоим отнюдь не радостным.

Сентябрь 1612 года

Проклятие! Только не это!

— Скажите, а на мою супругу также распространяется высокая честь лицезреть его королевское величество? — поинтересовался Грэшем.