патриаршество меня тяготит как крест… Я с радостью приму, если грядущий Собор снимет с меня вообще патриаршество». Визитеры не удовлетворились и продолжали настаивать, заявляя, что скоро его арестуют и будут судить. С этим доводом святитель был вынужден согласиться. Выпроводив гостей, он тут же написал письмо митрополиту Ярославскому Агафангелу о том, что временно, до созыва второго Поместного собора передает ему всю полноту церковного управления.

На следующий день патриарх молился на всенощной в храме подворья. Москвич Н. Окунев оставил об этом воспоминания: «Прекрасная, “правильная” служба, как в небольшом монастыре незабвенного старого обихода… В общем, очень хорошо, но очень грустно. В алтаре всю всенощную стоял сам патриарх как простой богомолец… Он стоял направо, в сторонке от престола, в простой рясе… Грустно было смотреть на такое, может быть, и любезное его сердцу, но теперь, безусловно, вынужденное смирение главы российской Церкви… ведь все знают, все читают, что на патриарха спущена вся свора спецов по богохульству. Все смутно ждут крайнего утеснения Святейшего отца. Ясно, что ему подготавливают всякие поношения и лишения, вплоть до “высшей меры наказания”…»

Через несколько дней главарь обновленцев А. Введенский со товарищи вновь явился досаждать патриарху и требовать – требовать с необычайной наглостью и самоуверенностью людей, за чьими спинами стоят «могущественные покровители». Под видом заботы о делах Церкви они убеждали святителя передать им патриаршую канцелярию. Уступив давлению, владыка написал на их заявлении резолюцию, в которой поручал им принять дела Синода, чтобы передать митрополиту Агафангелу, как только тот приедет в Москву.

На следующий день, 19 мая, патриарх переехал с Троицкого подворья в Донской монастырь (о чем уведомил запиской «органы»). Очевидно, либо его вынудили к этому обновленцы, либо он хотел освободить место для митрополита Агафангела, которому передал пока что патриаршие полномочия. Но ярославский владыка до Москвы так и не добрался. Скорее всего, по наводке обновленцев, его арестовали и отправили в ссылку. А на Троицкое подворье ничтоже сумняшеся вселились раскольники-авантюристы. Резолюцию святителя Тихона о передаче им канцелярских дел они во всеуслышание, через газеты объявили документом, которым патриарх передал им всю церковную власть. Сговорившись с двумя епископами-ренегатами, они немедленно образовали собственное «Высшее церковное управление» (ВЦУ). Одним из этих обновленческих архиереев был эксцентричный заштатный епископ Антонин (Грановский). Чуть позже глава эмигрантской Церкви митрополит Антоний (Храповицкий) скажет о нем: «Я вполне допускаю вероятность того, что среди сорока тысяч русского духовенства нашлось несколько негодяев, восставших против святейшего патриарха, имея во главе известного всем развратника, пьяницу и нигилиста…»

Обновленцы провозгласили свою «Живую церковь», а себя – революционным духовенством. Стали издавать газету с тем же названием, где печатали статьи, полные мерзостей, глупостей, клеветы на «тихоновскую» Церковь и на самого патриарха. Там же публиковали свои проекты церковных реформ, поражающие бессмысленным и антицерковным радикализмом. В первую очередь «живоцерковники» атаковали монашество и монастыри. Вслед за борцами с религией они щедро приклеивали им разнообразные ярлыки – «гнезда бездельников» и пр. Практическая цель этой атаки была вполне понятна и без стеснения озвучена самими «живцами». По устойчивой традиции Православной Церкви, епископский сан может получить только тот, кто принес обеты целомудрия (безбрачия), нестяжания и послушания, – одним словом, монах. Обновленцам очень хотелось, по их словам, «непременно получить доступ к епископскому сану» без этих «неудобств». Потому монашество они объявили «мертвящим», а съезд «живоцерковников» вскоре постановил: монастыри подлежат закрытию, монахи могут снимать с себя обеты и жениться, а женатый священник может становиться епископом. Обновленческие «архиереи», обремененные семействами, стали плодиться как грибы после дождя.

ВЦУ «обнагленцев», как их называли те, кто остался верен православию, разослало по епархиям своих уполномоченных. Летом 1922 года по всей стране начался разбойничий захват раскольниками епископских кафедр и храмов – разумеется, при силовом содействии местных отделов ГПУ.

Патриарх Тихон в это время был изолирован властями в Донском монастыре и не мог влиять на ситуацию в Церкви. Хотя он, конечно же, обо всем знал из писем и советских газет. Он жил в двухэтажном домике у северной стены обители, возле надвратной церкви, но ему запретили совершать богослужения в монастырских храмах. Поэтому молился он только у себя в комнате. И лишь сила его молитвы долгими бессонными ночами могла хоть как-то помочь пастве, оставшейся без пастыря, и Церкви, мятущейся в волнах раскола. Когда сердце и душа болят о самом дорогом, что есть на свете, тогда и молитва становится громче, горячее, дерзновеннее – но и в самом дерзновении прорывается величайшее смирение перед благостью Господней, перед Его всеведением… Наверное, патриарх Тихон молился именно так. И корабль Русской Церкви не утонул, хотя получил тогда пробоину.

В начале лета 1922 года в Петрограде обновленцы провернули аферу, закончившуюся расстрелом митрополита Вениамина (Казанского) и еще трех человек. Инициатором был всё тот же Введенский. Вернувшись в мае из Москвы, он попытался заручиться поддержкой петроградского митрополита Вениамина. Предъявил ему удостоверение полномочного члена ВЦУ, выданное «согласно резолюции Святейшего патриарха Тихона». Владыка Вениамин откровенной фальшивкой пренебрег, а через день во всех городских храмах зачитывали его обращение к пастве. О самозванцах там говорилось, что они «ставят себя в положение отпавших» от Церкви до тех пор, пока не принесут покаяния. В конце мая Введенский пришел к митрополиту уже в сопровождении чекистов и попытался повторить жест Иуды – не поцеловать, но взять у владыки благословение. После отказа благословить лидера обновленцев митрополит Вениамин был арестован.

10 июня начался «процесс 86-ти» – по числу обвиненных вместе с петроградским митрополитом в неповиновении власти. По сравнению с Шуей и другими городами волнения в Петрограде при изъятиях церковных ценностей были невелики благодаря усилиям местного духовенства во главе с владыкой. Но обвинителям хватило и небольшого числа стычек да стихийных собраний, чтобы десятерых подсудимых приговорить к расстрелу, а остальных к тюрьмам. Приговор, зачитанный 5 июля, косноязычно гласил, что все они «вошли в соглашение с патриархом Тихоном для проведения одинаковой линии в вопросе изъятия церковных ценностей, в духе того нелегального воззвания патриарха Тихона, распространенного им в феврале месяце сего года, призывавшего население республики к возмущениям, с каковой целью… придали организации характер деятельности, поставившей себе целью борьбу с советской властью…»

Митрополит Вениамин был избран петроградским архиереем в то же время, когда Москва назвала своим пастырем архиепископа Тихона (затем также возведенного в сан митрополита), – летом революционного 1917 года. Петроградский люд, особенно заводские рабочие, любили своего владыку, «так как я, – говорил митрополит Вениамин на суде, – в течение двадцати трех лет перед этим учил и проповедовал в церкви на окраине Петрограда. И вот пять лет я в сане митрополита работал для народа и на глазах народа, и служил ему, нес в народные массы только успокоение и мир, а не ссору и вражду…» Это была чистая правда – владыка слыл наиболее далеким от политики среди архиереев, даже чекистам не приходило в головы подозревать его в контрреволюции – до лета 1922 года. Вся вина его была в том, что он переступил дорогу обновленцам и, не зная того, задел интересы «места, в котором делалась религиозная погода», по полупризнанию А. Введенского. Места известного, чье название, однако, предпочитали не произносить.

После окончания суда обновленческое ВЦУ вынесло и свой приговор – образчик подлости, лояльной палаческой политике советского государства. Митрополита Вениамина «живоцерковники» объявили лишенным сана и монашества, остальных – отлученными от Церкви, запрещенными в священнослужении. Петроградскую архиерейскую кафедру вскоре занял обновленческий женатый священник, срочно возведенный в сан епископа. Как хвастала газета «Живая церковь», «революционная стихия победила в Петрограде и на церковном фронте».

В августе приговор трибунала был приведен в исполнение. Тайно, за городом казнили четверых. Шестерых власть помиловала. Патриарх к этому времени был официально взят под домашний арест в Донском монастыре и не мог даже отслужить панихиду по новым мученикам.

Раскол Русской Церкви стал свершившимся фактом и набирал силу. Уже половина епископов, не видя иного выхода, признали обновленческое ВЦУ законным. Многих подвигнул к этому опубликованный в печати «Меморандум трех». Его авторы, влиятельные иерархи – митрополит Сергий (Страгородский) и два архиепископа, – призвали подчиниться «живоцерковным» управленцам как «единственной канонической церковной власти». Многие