послание патриарха как вынужденную уступку, приспособленческий компромисс с якобы укрепившейся к тому времени коммунистической властью. Еще одна ложь в череде многих других. Насколько власть тогда укрепилась, можно было видеть, к примеру, в коридорах бывшей гостиницы «Метрополь» в Москве, занятой большевиками: на полу там валялись разорванные партийные билеты, а «товарищи» со страхом обсуждали планы бегства от Деникина (по воспоминаниям Г. А. Соломона).

Со стороны патриарха это была не уступка, а ясный взгляд на историю и на Церковь. «Мы с решительностью заявляем, что такие подозрения (в антисоветской деятельности. – Н. И.) несправедливы: установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение». Церковь же, созданная Сыном Божьим, принадлежит вечности, а не истории.

Но такая церковная независимость, к тому же укреплявшая авторитет патриарха и всего духовенства в народе, не устраивала большевистскую власть. Они и это послание вывернули на свой лад и, как заевший граммофон, твердили всё о том же: патриарх Тихон-де злостно призывает «к уклонению от поддержки советского правительства в борьбе с контрреволюцией». Они не хотели, чтобы Церковь воздавала Богу Божье, потому что и Господь Бог был для них знаменем контрреволюции. Конкурирующая религия красной звезды и ее адепты, тем более ее пророки не собирались оставлять место в стране для иных вер. Аполитичная лояльность Церкви им была не нужна. Напротив, все силы они прилагали к тому, чтобы Церковь страстно ринулась в политику – и тем вернее погубила бы себя.

Если в 1918 году власть еще опасалась резко обострять отношения с православными, то начиная с 1919 года, с кампании по вскрытию мощей и далее, вся ее церковная политика совершалась в явно провокационном стиле. Власть грубо «нарывалась» на отпор – действия, которые уже без тени натяжки можно было бы назвать контрреволюцией. Иными словами, ей нужны были эксцессы, активное сопротивление верующих. И как только миновала угроза взятия Москвы и Петрограда белыми войсками, специалисты по «ликвидации Церкви» принялись разрабатывать новые кампании.

Для начала – для закрепления опыта – повторили пройденное: посадили патриарха под домашний арест. Причина была надуманная: якобы он через епископа Камчатского Нестора передал адмиралу Колчаку благословение и призыв идти освобождать Москву. При допросе на Лубянке Святейший был тверд и терпелив. Клевету он отверг, а на дежурные фразы о контрреволюции в который раз ответил: «Этим мы не занимаемся». Как и год назад, заточение продлилось до сочельника 6 января 1920 года. (По другой версии, полностью арест не снимали, а постепенно смягчали до середины 1921 года.)

Служить свободно в любом храме он уже не мог. Помня о триумфальных поездках первосвятителя в Петроград и Ярославль в 1918 году, ему запретили покидать столицу. А разрешения проводить патриаршие службы в московских церквах нужно было заранее получать у председателя ВЦИК М. И. Калинина. Прихожане, приглашавшие владыку в свои храмы, теперь вынуждены были писать ходатайства, обивать большевистские пороги и чаще всего получать отказы, к тому же возбуждать подозрение чекистов, всюду обнаруживавших заговор и преступление.

К весне стало ясно, что народные комиссары готовят православным новое оскорбление. В стране уже были закрыты и разграблены несколько сотен монастырей. В 1920 году настала очередь Троице-Сергиевой лавры – святыни русского христианства, по словам Святейшего, места, «куда народ часто пешком ходил изливать свои скорби и радости в молитве в продолжение более пяти веков». Великий памятник русского духа, истории, искусства, архитектуры готовили к «перепрофилированию» под хозяйственные нужды советского государства. Мощам Сергия Радонежского, год пролежавшим открытыми, угрожали вывоз и ликвидация.

В феврале патриарх Тихон письменно обратился к советскому вождю В. И. Ульянову-Ленину с просьбой оставить мощи преподобного в покое. И на письмо, и на прошения о личной встрече ответом было презрительное молчание. Только письмо в СНК в мае удостоилось отписки: «Жалобу гр. Беллавина… оставить без последствий. Закончить ликвидацию мощей Сергия Радонежского». В этом обращении среди прочего патриарх пытался напомнить коммунистам их обещания: «Для чего это после неоднократных, и даже в последние дни, заявлений власти о свободе веры народа и о свободе удовлетворения его религиозных нужд?..» Но у каждого своя мера понимания свободы.

Когда развеялись последние надежды, летом того же года, Святейшему оставалось лишь сказать свое печальное слово пастве. В послании на закрытие лавры он вспоминал дореволюционного историка В. О. Ключевского, предрекшего: «Ворота лавры преподобного затворятся и лампады погаснут над его гробницей только тогда, когда мы растратим без остатка весь духовный нравственный запас, завещанный нам нашими великими строителями Земли Русской, как преподобный Сергий». «Ныне закрываются ворота лавры и гаснут в ней лампады… – говорил патриарх. – Мы только носим имя, что живы, а на самом деле мертвы. Уже близится грозное время, и, если не покаемся мы, отнимется от нас виноградник Царствия Божия… Да не будет сего с нами… Очистим же сердце наше… и будем молить преподобного, дабы не покидал он лавры своей…»

Молитвы верных были услышаны. Преподобный Сергий остался в своей обители, его мощи не были уничтожены. Но сама лавра на четверть века погрузилась во тьму.

«Патриарх держится с достоинством»

Естественным продолжением кампании по ликвидации мощей и закрытию монастырей стало тотальное изъятие церковных ценностей. После революции и в годы гражданской войны повсеместные грабежи храмов, монашеских обителей имели еще «полуофициальный» характер, и немалая часть добра утекала в неизвестность. Но грандиозные планы большевиков требовали больших денег – раздувать «пожар мировой революции» стоило недешево. Содержание многомиллионной армии для защиты собственной власти и разветвленной сети карательных органов для поиска врагов (ВЧК в начале 1922 года была преобразована в ГПУ) тоже обходилось властям дорого. Церковь же, несмотря на все бандитские «экспроприации», еще хранила накопленные веками и поколениями верующих ценности, в том числе исторические и художественные.

Но страна была разорена. Деревня и город жили впроголодь. Посевные площади сократились, запасенное зерно и скот у крестьян реквизировали. Отобранный хлеб власть в огромных количествах продавала за границу, вместо того чтобы кормить им народ. В марте 1921 года председатель СНК Ленин с циничным спокойствием заметил: «Крестьянин должен несколько поголодать… В общегосударственном масштабе это – вещь вполне понятная…» Спустя всего несколько месяцев, летом 1921 года, в двадцать с лишним российских губерний пришел тотальный голод. Сильнейшая засуха выжгла посевы в Поволжье, Предуралье, на Украине и Кавказе – в главных житницах страны. Голодающие деревни и села вымирали, обезумевшие, отчаявшиеся люди бежали из областей, пораженных бедствием. Дороги были устланы трупами взрослых и детей, умиравших от истощения и неминуемых эпидемий – тифа, холеры. Распространялись трупоедство и людоедство. К концу года голодали области с населением 20 миллионов человек – по самым скромным оценкам. Сколько миллионов тогда погибло, до сих пор точно неизвестно.

Но государство смотрело на эту беду как на «вещь вполне понятную» и выделять средства для преодоления страшного голода не собиралось. На первых порах оно лишь согласилось не мешать инициативным гражданам собирать средства для закупки хлеба за границей. Была немедленно создана общественная организация – Всероссийский комитет помощи голодающим (Помгол). А в середине августа патриарх Тихон благословил создание Церковного комитета для борьбы с этой общей бедой. Одновременно он обратился с эмоциональным посланием к «народам мира и к православной Руси». Оно было зачитано после патриаршего богослужения в храме Христа Спасителя и молебна перед огромными толпами людей. «К тебе, Православная Русь, мое первое слово. Во имя и ради Христа зовет тебя устами моими Святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даром милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата. Пастыри стада Христова! Молитвою у престола Божия, у родных святынь, исторгайте прощения неба согрешившей земле. Зовите народ к покаянию… да обновится верующая Русь, исходя на святой подвиг… К тебе, человек, к вам, народы Вселенной, простираю я голос свой. Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим!.. Не до слуха вашего только, но до глубины сердца вашего пусть донесет голос мой болезненный стон обреченных на голодную смерть миллионов людей и возложит его на вашу совесть, на совесть всего человечества. На помощь немедля! На щедрую, широкую, нераздельную помощь!..»

Святитель Тихон выступил страдальцем и просителем за свой народ перед всем миром. Он разослал письма с горячими просьбами о помощи