Параллельно работе над спектаклем развернулась огромная программа, которую придумала и осуществила моя сестра Наташа Николаева. Провели кинофестиваль “Tom Stoppard: highlights” в киноклубе “35 ММ”, показали фильмы, в которых Стоппард выступал сценаристом и – однажды – режиссером (не хватало денег и он сам взялся режиссировать “Розенкранц и Гильденстерн мертвы”).

Дальше – образовательная программа “Прогулки по “Берегу утопии”: в МГУ, РГГУ, МГИМО, Высшей школе экономики проходили конференции с участием Стоппарда, а также известных историков, философов и политиков. Потом объявили конкурс: студенты всей России писали эссе на разные темы, например “Когда Европа говорила по-русски”, “Свобода по-русски”, “Человек на все времена”. Победителей приглашали на премьеру (такую же углубленную, историческую работу Ольга Бигильдинская позже проводила с “Нюрнбергом”).

Это нашло большой отклик, у нас появились новые зрители. Всем, кто ворчит, что молодежь нынче не та, советую прийти на “Берег утопии” и посмотреть в зал. И та же молодая аудитория потом пришла на “Будденброков”, на “Нюрнберг”, на “Демократию”.

“Берег утопии” стал частью большой дискуссии о судьбе России, о существенном направлении русской мысли, о мечте великих людей (Герцена, Огарева, Белинского) о справедливой жизни. Возможна ли она в России и в мире?

У меня было полное впечатление, что я делаю спектакль про самого себя. Начиная с детства, похожего на “прямухинскую гармонию”, которую создавал отец Бакунина. В моем детстве, подростковом возрасте и юности казалось, что так будет всегда.

Во-вторых, меня очень затрагивала история потерь, история крушения иллюзий. Человеку без этого невозможно прожить, по-другому не бывает. Герои трилогии, которые были полны надежд, представлений о том, как создать сообщество абсолютно свободных людей, двинулись из николаевской России в Европу, но там ничего подобного не нашли. Произошла катастрофа и с французской революцией. В общественной и личной жизни этих людей тоже постигли несчастья. Герцен и его жена были полны стремления к свободе мужчины и женщины, но так продолжалось до тех пор, пока дело не коснулось собственной жизни.

Англичанин Стоппард, уважая все мечты Герцена и его единомышленников, показал, что как только эти герои сталкивались с реальностью, у них все разрушалось. Герцен все потерял, во всех своих мечтах разуверился: ну, можно после сорока лет уже что-то понять в жизни, а он все носится со своим “Колоколом”! Бакунин – одержимый, мечтающий так преобразовать мир, чтобы каждый в отдельности человек был счастлив и свободен. Недостижимо! А они на полном серьезе этим занимались. От того их драмы и трагедии: их личная жизнь опрокидывается так же, как их теории. Но в крахе иллюзий был смысл.

Разочарования в идеях не угнетали мысль, наоборот, разжигали новые размышления, подталкивали к новым поступкам. В “Береге” основная тема – свободный человек в несвободных обстоятельствах. Обстоятельства никогда не будут благоприятствовать. Даже если только одну эту мысль зал услышит, прочувствует – сколько пользы, сколько уверенности в себе это может принести!

Почему у героев “Берега утопии” ничего не выходит? Слишком высокая планка идеалов, недостижимая. А снижать нельзя. В конце пьесы Герцен говорит, что человек должен двигаться дальше, несмотря ни на что.

Финал Герцена, как и других героев, драматичен. Вместе с тем, пережив тяжелые времена, он написал “Былое и думы”. Колоссальная сила воли. Трудно – остаться собой, причем с ощущением, пусть даже обманчивым, что ты свободный человек, творец своей жизни. Вот один из главных посылов, который мы адресуем зрителю.

Ранняя пьеса Стоппарда “Входит свободный человек” определяет его отношение к понятию “свобода”. Он сам свободный человек, который стремится к глубочайшему воплощению этого понятия, но одновременно понимает: реальная жизнь, сталкиваясь с утопией, корректирует ее. Отсюда и название третьей части – “Выброшенные на берег”: мы не увидим на том берегу земли обетованной, но мы должны двигаться к ней. Пока человек живет, он действует.

Стоппард невероятно серьезен, но при этом считает: “Спектакль удался, если там много смеются. Если мало, значит, что-то не так”. Трагедия часто смешна, нелепа, абсурдна, как и жизнь наша. Я прошел колоссальную школу понимания смешного, работая с драматургией Стоппарда. Его поэтика спасительна. Я чувствую связь, преемственность традиций двух выдающихся драматургов – Чехова и Стоппарда. Между ними есть “арка” (слово принадлежит Стоппарду, это такая техника, когда какая-то мысль позже обязательно отзовется в другом месте), вольтова дуга. Этот налет абсурда, ирония, сострадание, особое понимание гуманизма.

Возьмем для примера сцену, после того как Герцен узнает о смерти сына и жены. Что он делает, что чувствует? Там есть его монолог, ясно, что для него это – катастрофа. Следом идет сцена с Бакуниным, и монолог тут же разворачивается в общественно глобальную сторону. Трагический момент одновременно кажется смешным. Стоппард этим играет в пьесах. Допустим, Герцен только что сказал, что все кончено, ему уже сорок лет, ничего не надо… и тут же загорается идеей типографии: “А нельзя на русском языке? А нельзя набрать кириллицей? А сколько денег нужно?”

В пьесе – резкие переходы, огромные волны: от полной катастрофы – сразу вверх. Это такой кровеносный интеллект – не умственный.

Белинского Стоппард тоже таким написал – и как Епиходова, и как гения. Его играть артисту – море разливанное возможностей. Я Жене Редько подсказал: “Надо, чтобы мысль не совпадала с пластикой, в частности с пластикой рук”. Обычно на сцене люди жестами показывают то же самое, что говорят, то есть иллюстрируют, а тут руки своей жизнью живут. Мысль Белинского умная, а руки – дурацкие. Женя это, конечно, уловил, и все встало на место.

Необходима ирония актера по отношению к герою: он им и восхищается, и над ним иронизирует. У Стоппарда это доходит до настоящей остроты, поэтому его театральность – невообразимая. Он до мозга костей драматург.

Когда читаешь в первый раз “Берег утопии”, не сразу обнаруживаешь эти подводные течения. Сначала мы проработали серьезный пласт драматургии. Когда актеры уже освоили понимание масштаба личности Герцена, Белинского, Бакунина, тогда был смысл перейти на новый уровень понимания – услышать ироничную интонацию автора. Понятно, что Герцен – величайший мыслитель XIX века. Но чтобы сделать его живым на сцене, важно обнаружить человеческую слабость. Конечно, это нужно зрителям – понять, что русская интеллигенция, ее цвет – живые люди… Реакция зала на ярость Герцена, узнавшего о любовном треугольнике, в который он попал, такая же умная, как и на слова Белинского.

Бесценность театра в том, что люди ловят волну и плывут вместе с нами – целый день. Вместе с нами Бакунин становится для них Мишей, Герцен – Сашей, Белинский – Висяшей.

Кстати, Алла Борисовна Покровская видела в Лондоне вторую часть спектакля и сказала, что зал смеялся на той сцене объяснения Герцена с женой, которую я считал драматической. Для меня это было неожиданно, я тогда еще не улавливал двойственность. У нас эта сцена идет под смех зрителей. Открой любую дверь в его пьесу – там люди любят, едят, беседуют… Нашей задачей было найти способ показать их живыми, вернуть нам исторических героев, которые в пьесе становятся такими же людьми, как и мы, со всеми нашими заботами, тревогами. Просто уровень этих людей невероятно мощный.