Обывательское существование не фиксируется на подробностях. А талант, как говорил Тургенев (моя любимая фраза) – это подробность. Подробностями как раз надо заниматься в первых этюдах. Почему я здесь? зачем? что мне надо? чего хочу? – задавать себе такие вопросы и получать на них внятный ответ, конкретный.

Я вообще за то, чтобы ребята проходили реалистический первый курс. Мы их бросаем и в фантазийные этюды, им это легче дается, потому что фантазия изначально развита. Пластические этюды получаются быстрее всего, а внутренняя техника, внутренняя жизнь наименее развита. А она ведь для чего нужна? Чтобы я мог откликнуться. Способен человек откликаться на чужую радость или беду? Внимание потом родит то или иное чувство. То есть мы не будем качать из себя чувства, они будут в нас возбуждаться. А что еще нужно? Возбудить интерес и сочувствие.

Все наши занятия (речь, пластические дисциплины, внутренняя техника) – еще и обучение жизни. Должно возникнуть ощущение, что я – хозяин себя. Я себе приказываю, а не кто-то мной командует: как прикажу, так и будет. Если это ощущение уходит, тогда бездарно тащишься по жизни и творчеству. А если сам себе хозяин, то, может, окажешься и на что-то способен (это уже от привходящих обстоятельств зависит).

С курсом “Нашего городка” мы ездили в Майами и показывали спектакль в университете. Заодно проводили занятия. Разные упражнения: например, все прячут предмет, а один из нас сидит за дверью и не видит наших действий. Кто-то из участников берет его за руку и молча, только волевым импульсом, внутренним голосом направляет к предмету. И он “слышит” этот внутренний голос.

Американские студенты буквально плакали от счастья, когда у них получалось, хотя это простое задание из арсенала первого семестра. Внутренний контакт может быть очень силен без внешнего проявления. В театре потом он редко сохраняется, но надо его воспитывать: посыл, умение принять этот посыл. И, как советует Михаил Чехов, “говорю не уху, а глазу”.

Меня пригласили в Японию провести курс актерского мастерства для бизнесменов: я не смог поехать, но уверен, что это полезная идея. Считаю, что каждый человек на белом свете должен пройти первый курс актерского мастерства.

В 2008 году мы выпустили на большой сцене спектакль “Портрет” для одного актера и музыкального ансамбля.

Много лет назад, когда я ставил “Ревизора” в Кировском ТЮЗе, я вошел в потрясающий гоголевский мир. Но еще раньше, в юности, на меня произвели невероятное впечатление ранние повести Гоголя, в частности “Портрет”. Когда уже моему внуку Никите по школьной программе задали эту повесть, я решил его заинтересовать и предложил читать вслух попеременно: три страницы – он, три – я. Мы страшно увлеклись, читали взахлеб. Я в очередной раз попал в фантастическое энергетическое поле Гоголя и подумал, что хорошо бы эту прозу поставить. Но не хотелось делать инсценировку, дробить текст на диалоги.

Мысли и чувства о творчестве вообще, о месте художника в жизни, которые раздирали Гоголя, злободневны и чрезвычайно актуальны в наше время. Для нас оказалось очень полезным попасть в сильнейшее поле терзаний человека по этому поводу.

Это ведь не просто назидание: нехорошо продавать свой талант. Речь идет о страшном грехе. Важно в повести Гоголя еще и то, что ее пронизывают сарказм и ирония.

Наша главная задача состояла в том, чтобы перевести прозаический текст на театральный язык, воплотить его в действенную форму. Мне показалось, что для “Портрета” подходит пространство большой сцены, ведь это, по сути, модель мира, Вселенной. Если бы мы решили играть на малой сцене, ограничили бы себя с театральной точки зрения.

Со Станиславом Бенедиктовым мы искали образ спектакля, хотели, чтобы он был не однолинейным, а многослойным.

Как-то я попал на концерт ансамбля “Эрмитаж”. “Фантазия для гобоя и струнного трио” Бриттена меня обожгла. Мы познакомились с руководителем “Эрмитажа” Алексеем Уткиным – не только глубочайший, талантливейший музыкант, гобоист, но и потрясающий человек.

Позже к Любому пришел директор ансамбля. Они хотели в Год Гоголя сделать что-то вместе. Как раз тем летом мы с внуком Никитой читали “Портрет”, и я предложил взять его для постановки.

В повести речь идет о живописи, но как показать ее на сцене? Пришла простая мысль: пусть музыка станет живописью! И стало понятно, что музыка – не просто иллюстрация гоголевской истории, что оркестр и солист должны самостоятельно существовать на сцене и находиться в разных ситуациях по отношению к герою. И тут очень пригодился Бриттен с его остротой и иронией. А дивные произведения Рихарда Штрауса и Марчелло связаны с кульминациями в первой и второй частях спектакля, когда возникает тема торжества искусства, жертвы во имя искусства.

Вот оно, решение! Сразу стало ясно, что играть это должен Евгений Редько. В его манере игры есть нечто особенное, к тому же нервы его всегда обнажены. Это как раз то, что нужно для образа Андрея Чарткова, проигравшего свой талант в рулетку с дьяволом.

Редько, по-моему, просто родился для Гоголя и его театра. Он, безусловно, потрясающий артист, а еще – сильная, мыслящая личность. Мне было очень интересно вместе с ним подробно разбирать это произведение в течение “застольного периода”. Кстати, с интуицией Редько связан забавный эпизод в нашей работе. Мне во время репетиций показалось, что его походка должна быть более основательной. И он вышел на сцену в сапогах, а намного позже где-то вычитал, что Николай Васильевич Гоголь в чемодане среди самых необходимых вещей всегда возил несколько пар сапог. Зачем ему это было надо, неизвестно.

Поначалу мне казалось, что мы с Редько и ансамблем “Эрмитаж” из десяти человек исследуем мрачноватый мир “Портрета”. Но потом обнаружили свет, который заливает все вокруг. Правда, не войдя во мрак, этот свет не найдешь. Ведь тема вечного конфликта света и тьмы, Бога и дьявола – главные темы искусства, да и нашей жизни. Нам важно было понять, как происходит эта борьба внутри человека.

За “Портретом” последовал музыкальный спектакль “Алые паруса”.

Не могу судить о чисто литературных достоинствах “Алых парусов”, потому что эта книга больше, чем произведение литературы: когда ее перечитываешь, возникает ощущение, что человек Александр Гриневский прожил одну жизнь, а писатель Александр Грин – совершенно другую. Судьба автора книги была настолько трудной, тяжелой, что на афише хотелось написать “Алые паруса” Александра Гриневского”. Но нет, это было бы неправильно, потому что благодаря и его жизни, и его творчеству к нам приходит понимание того, что нельзя терять ощущение мечты, пусть даже наивной, той, что глубоко попадает в сердце.

Я прочитал замечательную пьесу Михаила Бартенева и Андрея Усачева – и вдруг произведения Грина (“Бегущая по волнам”, “Блистающий мир”, “Алые паруса”) открылись мне с другой стороны. Стало понятно, что этот человек пронес свою утопию, иллюзию, мечту сквозь все житейские бури. Музыку потом написал Максим Дунаевский.