– Где она? – спросил Семен.

– Не знаю! – В Верином голосе звенели слезы. – Я от Лиды из больницы только что приехала. Зашла к Лизе – нет ее. И вот это на столе…

– Собери всех, – распорядился Семен. – Надо в парке искать!

И, никого не дожидаясь, сунул Вере в руки сумку и сам побежал в парк с криком:

– Лиза! Ли-иза!

Когда, бросив машину у ворот, Максим вбежал в ангеловский парк, огни фонариков и голоса наполняли его, будто в праздник. Все эти голоса повторяли Лизино имя, подтверждая тем самым худшие его предположения.

С Верой Андреевной он столкнулся на боковой аллее.

– Где она? – быстро спросил Максим.

– Ее нет! – в отчаянии воскликнула та. – Может, вообще уже нет!

Не слушая больше ни слов, ни рыданий, он бросился в глубь парка. Почему выбрал именно это направление, Максим не понимал. Что им руководит, понимал еще меньше. И совсем уж не думал о том, что может не успеть. Вся странность сегодняшнего вечера сконцентрировалась у него внутри и вела его теперь точнее, чем мог бы вести самый сложный прибор.

Она представила, как будет выглядеть… потом, когда утром ее увидят все, кто ищет сейчас по всему парку, и ей стало противно. Петля, свисающая с толстой дубовой ветки – она еле закрепила веревку, забравшись для этого на спинку лавочки, – показалась не столько страшной, сколько отвратительной. Но все-таки этот вариант лучше того, который Максим Матвеев назвал в разговоре с дядей Семеном. Лучше пусть ее увидят завтра трупом, чем воровкой.

Крики приблизились. Она поняла, что люди скоро окажутся здесь, в зарошке, а значит, следует поторопиться. Ее била дрожь. Петля темнела в светлом летнем небе. Она встала на лавочку, и петля оказалась перед самыми ее глазами.

Вдруг ей показалось, что эта темная петля сделалась светлее, словно на нее попал какой-то луч. Неужели кто-то из ищущих ее уже добрался сюда и теперь ей не успеть? Она оглянулась.

Между деревьями шел человек. То есть ей только сразу показалось, что это человек, присмотревшись же, она поняла, что он напоминает человека лишь очертаниями, а на самом деле представляет собою что-то вроде светового пятна, какой-то отзвук и отсвет, медленно движущийся к ней.

Лизе стало так страшно, будто она не стояла уже под петлей, намереваясь свести счеты с жизнью. Что может страшить в таком положении? Но ужас все равно охватил ее, когда она смотрела на световую фигуру.

Послышались шаги, обычные человеческие шаги, они быстро приближались, и надо было спешить. Но оцепенение, наступившее от взгляда на световое пятно, охватывало Лизу все больше, лишало сил. Опускались руки, поднятые к петле, слабость появлялась во всем теле… Наконец подкосились ноги, и, не вскрикнув, Лиза упала со скамейки. Она успела увидеть свет, ударивший ей в глаза – то ли от непонятной фигуры, увиденной мгновение назад, то ли от обычного фонарика, – и погрузилась во тьму.

Когда, держа бесчувственную Лизу на руках, Максим вышел на центральную аллею, к нему бросились все, кто оказался поблизости.

– Лиза! – кричала Вера, пытаясь заглянуть ей в лицо. – Что с ней, господи, что?! Она мертвая!

– Живая, – сказал Максим. – На земле лежала. Спала.

– Как спала? – спросил подбежавший Семен. – Почему на земле?

– Не знаю. – Максим шел к главному корпусу, а все остальные шли за ним. – Рядом с лавочкой лежала и спала.

О том, что над лавочкой покачивалась на ветке петля, он решил пока умолчать.

Уже в корпусе, положив Лизу на койку в отдельной маленькой палате, Максим с тревогой заметил:

– Странно спит как… Она дышит?

– Да. – Семен уже посчитал ее пульс, послушал сердце. – Дышит. И действительно спит.

– С Надей так бывало, – сказала, чуть успокоившись, Вера. И пояснила Максиму: – Это мама ее – Надя.

– Я знаю, – кивнул он.

– А, ну да, – вспомнила Вера. – Но как же это странно, что именно вы ее нашли…

Максиму все происходящее казалось еще более странным, чем ей, но объяснять почему, он, конечно, не стал. Не будешь же рассказывать про волка на Оборотневой пустоши!

– Не волнуйтесь, – сказал Семен. – Пульс в порядке, давление сейчас померяем. Но думаю, и давление в порядке.

– Так что ж это с ней? – спросил Максим.

– Организм таким образом защищается от сильного потрясения. Особенность нервной системы. Наследственность. – Семен внимательно посмотрел Максиму в глаза и сказал: – Нелегко с ней будет.

– Да пусть хоть как будет! – воскликнул он. И добавил жалобно: – Лишь бы очнулась.

– Очнется. Максим Валерьевич, мне надо с вами поговорить. Пойдемте ко мне в кабинет.

– А…

– Вера пока побудет с Лизой.

Вера кивнула, не сводя глаз с Лизиного лица и не выпуская ее руки из своих рук. Максим вышел из палаты вслед за Семеном.

Расстегнутая сумка и развязанный узел лежали на столе. Улыбался китайский дракончик, золотились лепестки розы.

– Вот так, Максим Валерьевич, – сказал Фамицкий.

– Нет, но вот же стерва! – сердито бросил Матвеев. – Молоко на губах не обсохло, а такое устроила!

– Помутнение разума, – пожал плечами Фамицкий.

Но Матвеева явно не устраивало такое определение.

– Ничего себе помутнение! – воскликнул он. – Дурак-дурак, а мыла не ест – знаете народную мудрость? Как ловко все обтяпала! Я вам не хотел говорить, а она же при первом разговоре под протокол мне заявила, что Лиза могла взять вещи со склада. И очки нацепила, когда к антиквару пошла! Ну, все хорошо, что хорошо кончается, – заключил он.

– Хорошо? – с горечью произнес Фамицкий.

– Для вас – да.

– А для Ольги?

– А Ольга получит, что заслужила, – отрезал Матвеев.

– Ей восемнацать лет, – напомнил Фамицкий.

– Совершеннолетняя, да, – кивнул Матвеев.

– Я другое имел в виду. Она девчонка еще. Может полностью перемениться. Поверьте мне как врачу: это химический процесс. Меняется с возрастом гормональный состав организма – и человек меняется. Иногда до полной неузнаваемости.

– Предлагаете, значит, преступницу пожалеть? – прищурился Матвеев. – В надежде, что у нее организм переменится? Интересное дело! А если она в своем химическом процессе убить кого-нибудь надумает? Тогда как? А?

– Мне нечего вам возразить, – помолчав, сказал Фамицкий. – Я одно понимаю: мы можем сейчас сломать Ольге жизнь. И будь оно хоть сто раз справедливо, принять это я не могу.

– А вот пусть посидит и перевоспитается.

– Тюрьма никого не воспитывает, – покачал головой Фамицкий. – Только ломает. Я же ее вырастил, Максим Валерьевич. Вот такую – я вырастил. – И заключил: – Поэтому будет справедливо мне и отвечать.