Андрей поднял глаза от листка и напоролся на жесткий взгляд старшего оперуполномоченного.

– Надеюсь, приказ командующего фронтом о том, что запрещается притеснять немецкое население, грабить квартиры и сжигать дома, тебе оглашать не надо, он был зачитан в каждом батальоне. И в вашем тоже. Посему каждый боец должен его исполнять! Тех, до кого не дошёл смысл этих приказов, мы караем и будем карать! Это тебе ясно?

Скоморохов встал.

– Так точно, товарищ капитан.

Шилохвостов указал на стул.

– Сядь. И не забывай, на каком положении находится ваш батальон. Вы для всех штрафники и ещё должны доказать преданность Родине, с вас спрос вдвойне. Надеюсь, это понятно? Так что помогать твоему товарищу я не буду. Теперь, что касаемо тебя. Пришло подтверждение о том, что ты действительно в указанный тобой срок находился в партизанском отряде, а также о том, что ты был инициатором побега из лагеря для военнопленных. Так что твое пребывание в отдельном штурмовом стрелковом батальоне более считаю неуместным. – Шилохвостов почесал лоб, виновато произнес: – Ты уж не держи на меня обиды за то, что сразу не разобрались, на то время у нас не хватало сведений. Многое проясняется только сейчас. Вот недавно выяснилось, что один из бойцов батальона по фамилии Проскурин оказался пособником немцев. Кстати, тоже был в окружении и попал в плен под Уманью, как и ты. Не знал такого?

– Знал. Сержанта убили в первом же бою на плацдарме, четырнадцатого января.

– Он смерть за подлости свои заслужил, а ты заслуживаешь возвращения звания.

– Не заслуживаю.

Шилохвостов удивленно посмотрел на Андрея.

– Это еще почему?

Андрей без утайки поведал капитану о польке Катаржине и встрече с генерал-майором в усадьбе. Рассказ заставил Шилохвостова задуматься.

– Да-а, брат, натворил ты дел. За такое тебя бы могли к стенке… Ладно, попробую тебе помочь, только и ты сам себе не нагадь. – капитан встал, подал Скоморохову ладонь. – Иди. Надеюсь в следующий раз встретить тебя в прежнем командирском звании.

Андрей пожал капитану руку, вышел из комнаты. На душе было радостно от того, что он оправдан, от надежды, что Шилохвостов поможет и ему вернуть звание и доверие, однако радость омрачала тревога за судьбу Голоты. В глубине души Скоморохов надеялся, что Шилохвостов поможет и Арсению… Не помог. Арсения Голоту расстреляли на следующий день в назидание остальным бойцам батальона…

С того дня в душе Скомарохова будто что-то надломилось. В сорок первом он прикипел душой к пограничнику Павлу Бондаренко, но он был расстрелян Проскуриным, Голота заменил ему Бондаренко, но судьба распорядилась так, что теперь расстреляли Арсения, не без участия Шилохвостова. Для него, детдомовца, никогда не знавшего семьи, потеря друга была ударом. Теперь его уже не особо радовала надежда скорого возвращения командирского звания. Боль утраты утихла в апреле, когда армия снова пошла в наступление. Теперь шли в бой без Голоты и Карапетяна. В середине марта Сурен Карапетян был исключен из состава отдельного штурмового стрелкового батальона с формулировкой: «В боях с немецкими захватчиками с оружием в руках доказал свою преданность Социалистической Родине». Скоморохову за проявленное мужество в последнем бою комбат, на свой страх и риск, снова доверил отделение. Милованцева, из-за случая с Голотой, командовать ротой вместо Рукавицына не поставили, более того, убрали и с командования отделением, а вскоре из медсанбата вернулся и сам Рукавицын, теперь уже в звании лейтенанта. Однако из батальона, к удивлению командиров и бойцов, Милованцев, как Карапетян, не ушел, а остался по собственному желанию. Ему не отказали, так как потери среди штурмовиков в наступательных боях были немалые и каждый воин был на счету. За день до начала наступления Скоморохов не утерпел и спросил:

– Скажи по правде, почему ты остался? Ладно я, у меня выхода нет. А ты? Нас же на самые опасные участки бросают. Сам же знаешь, в штурмбатах большинство бойцов уже через месяц убиты или ранены. А тут возможность не погибнуть в конце войны. Пока то да се, пока в другую часть определят, глядишь, и победим фрицев. Говорят, от Кюстринского плацдарма до Берлина по прямой шестьдесят километров. Опять же звание…

– Мне звание не нужно, и командовать у меня желание пропало ещё после того, как я ребят под Любанью, в сорок втором, заморозил во время атаки. Впрочем, звания и так после победы должны вернуть. Я, Андрей, с некоторых пор стал относиться к жизни философски.

– И в чем же твоя философия заключается? Искать себе смерти?

– Смерти я не ищу, но и за жизнь не цепляюсь. Родные мои погибли, девушки нет, а стало быть, терять мне нечего. Следовательно, лучше я, чем тот, кому есть ради чего жить. Да и не всё равно ли, где воевать с немцами.

– Согласен, разницы нет, а вот жизнь ценить надо. Я ведь тоже без родни и много кого в этой войне потерял, но знаю одно – жить надо и надеяться надо. У тебя мечта есть?

– Была. Хотел знаменитым пианистом стать.

– Вот и станешь, а я на твой концерт приду. Позовешь?

Милованцев улыбнулся:

– Позову, только сначала надо фрицам траурный марш сыграть.

* * *

Траурный марш фрицам сыграли орудия. Холодным пасмурным днем 16 апреля в 5 часов утра артиллерия фронта всей своей мощью обрушилась на передовые позиции врага и через 25 минут перенесла огонь вглубь его обороны. Тогда-то и пошли в наступление стрелковые части, а вместе с ними штурмовой батальон, в котором несли службу Скоморохов и Милованцев. Частям армии предстояло действовать с плацдарма, занятого частями армии еще в феврале, в обход хорошо укрепленных противником Зееловских высот, на штурм которых пошли другие подразделения фронта. На участке, где предстояло наступать батальону, противник тоже неплохо приготовился к обороне. Штурмовикам это было известно. За день до наступления батальон после десятиминутного артналета провел разведку боем, занял первую траншею противника и даже попытался овладеть второй, но вынужден был отойти на исходные позиции. Разведка боем обошлась штурмовикам дорого, многие из них были убиты и ранены. Получил легкое ранение в голову и Скоморохов. И вот теперь снова предстояло идти на врага и нести потери. Чтобы их было меньше, немцев ослепили десятки мощных прожекторов. Яркий свет разогнал предрассветную мглу, осветил поле боя и ослепил солдат вермахта. Это помогло штурмовикам без больших потерь занять первую траншею и пройти еще три траншеи передового оборонительного рубежа, но на этом наступление застопорилось. Второй рубеж прорвать не удалось. Причиной стали минные поля, множество траншей, дотов и других оборонительных сооружений, а еще сильный огонь и упорное сопротивление солдат германской армии.

Милованцев сетовал:

– Неужели они не понимают, что проиграли. Сколько бы они ни упрямились, мы и союзники их одолеем. К чему бессмысленные жертвы? Неужели Гитлеру не жалко свой народ?

– Таким, как Гитлер, жалость не свойственна. Думаю, он, как и многие немцы, надеется, что с нами может случиться то, что произошло с германской армией под Москвой и Сталинградом.