Машина привезла Губина к дому 26 по Грузинскому Валу. Он вошел в этот огромный двор и сразу увидел того, кого искал. На лавочке среди мирно беседующих пенсионеров сидел человек лет пятидесяти пяти, седой, с испитым лицом. На лацкане его серого костюма разместились три ряда колодок, с правой стороны отливал эмалью знак «Отличник милиции».

— Савельев! — окликнул его Губин.

Савельев поднял глаза и улыбнулся показно радостно, улыбнулся так, чтобы все видели, как близок он с этим подтянутым полковником.

— Степан Андревич. — Савельев встал и пошел к Губину.

Тот словно не заметил протянутой руки. Словно не было ее вовсе.

— Брезгуешь, — зло спросил Савельев, — ветераном милиции брезгуешь?

— Во-первых, вы не ветеран. Во-вторых, брезгую. В-третьих, при увольнении из органов вы были лишены знака «Отличник милиции». В-четвертых, за пятнадцать лет и три месяца вы не получили ни одной медали, даже с собачьей выставки.

— А тебе что! — Лицо Савельева стало нездорово красным. — Ты зачем приехал, а? Зачем, скажи? Мало, что вы всю жизнь мою сломали, инвалидом сделали…

— Свою жизнь вы сломали себе сами, а инвалидом вас сделала водка. Теперь слушайте меня внимательно. Много лет вы позорили звание офицера милиции. Мы терпели, надеясь, что вы, Савельев, одумаетесь. Потом приняли меры. Мы исключили вас из нашей среды. Но это не послужило вам уроком. И вы взялись за старое. Зачем вы дали Тохадзе адрес подполковника Орлова?

— А ты докажи! Понял, Губин? Докажи!

— Докажу. А также докажу, что вы пытались дважды быть посредником при даче взятки.

— Не докажешь, понял, не докажешь! — брызгая слюной, с ненавистью прокричал Савельев.

— Через час Тохадзе даст показания, и тогда я сам приеду за вами с постановлением прокурора о вашем аресте. Вы пытались опозорить трех человек, которые, хотя и были молодыми, не побоялись сказать вам правду.

Савельев молчал.

— Зубова, Блинкова и Орлова. Хотели опозорить троих замечательных ребят. Не выйдет. И не вздумайте, Савельев, податься в бега. Вы меня знаете. Найду под землей.

Вечером Губин докладывал Кафтанову. Как всегда, сухо и конкретно.

— Адрес Орлова дал Тохадзе Савельев…

— Тот, которого выгнали в шестидесятых годах? Был еще громкий суд офицерской чести.

— Так точно. На суде выступали Зубов, Блинков и Орлов. Четыре года назад на работу к жене Зубова пришла некая Козлова, предлагая взятку за освобождение сына, та отказалась. Козлова написала заявление о вымогательстве. Та же история повторилась с Блинковым, потом Орлов.

— Эта сволочь взяла деньги у Тохадзе?

— Да, триста рублей.

— Где Савельев?

— В восемьдесят восьмом отделении.

— Дело возбуждено?

— Так точно.

— Спасибо, Степан Андреевич. Вы написали рапорт?

— Безусловно. — Губин раскрыл папку и положил на стол аккуратно сколотые бумаги.

Кафтанов взял их, начал читать, и тут зазвонил телефон.

— Кафтанов… Так… Так… Понимаю… Молодец, Вадим… Это дело. Сейчас доложу заместителю министра. Жди звонка. — Кафтанов положил трубку, посмотрел на Губина, улыбнулся: — Знаете, Степан Андреевич, а Орлов-то — гений.

— Будем ждать? — спросил Ермаков.

— Да. — Вадим достал сигарету и отошел к окну. Он смотрел на степь, думая о странности своей работы. Почему он должен большую часть жизни проводить в бесконечной погоне за кем-то? Почему люди не хотят нормально работать, жить в ладу дома, смотреть телевизор и ходить на футбол? Почему?

— Вадим Николаевич, — спросил Ермаков, — что, Суханов действительно опасный преступник?

— В том-то и дело, что он виноват только в побеге.

— Так его дело пересмотрено?

— Пока нет, но непричастность его к преступлению установлена точно.

— Вот олень глупый. Господи, какой же глупый человек! Странная жизнь пошла. Раньше люди от нужды или голода воровали, теперь от сытости. Помните статью в «Литературке» про грузина одного? У него сорок костюмов было. Зачем человеку добра столько?

— Не знаю, Анатолий Кириллович, сейчас это называют странным словом — вещизм. Другое ужасно — страсть к накопительству. Бессмысленная и порочная. Мне как-то один человек сказал, мол, собирает он все это на черный день.

— Эх, Вадим Николаевич, — Ермаков махнул рукой, — черный день у всех у нас один. И как он подойдет, никакие вещи не понадобятся и никакими деньгами ты от госпожи с косой не откупишься. Я лично так понимаю: одеться красиво надо, квартиру приятно обставить, телевизор цветной купить, хорошо бы машину приобрести. Человек комфортно должен жить, так, чтобы радость была. А деньги эти дикие счастья не приносят. Вот я.

Вадим так и не узнал, что хотел сказать Ермаков, словно колокол, зазвонил телефон спецсвязи.

— Вас, товарищ Орлов, — сказал дежурный телефонист.

Голос Кафтанова был слышен так, словно он говорил из соседней комнаты.

— Заместитель министра дал добро. Вопрос согласован на всех уровнях. Но помни, Вадим, какая ответственность лежит на тебе. К операции подключаются все службы транспортной милиции. МВД высылает в твое распоряжение специальную группу. Действуй и помни. Счастливо тебе. — Генерал положил трубку.

— Ну как? — спросил Ермаков.

Вадим не успел ответить, как вновь зазвонил телефон. На этот раз подозвали Ермакова.

Разговор был коротким, подполковник положил трубку и сказал:

— Я в вашем распоряжении, Вадим Николаевич.

— Пойдемте к карте, Анатолий Кириллович, вы мне кое— чего покажете.

Ветер раскачивал огромные звезды. Казалось, что они противоестественно низко висят над степью, живущей своей особой ночной жизнью.

Он лежал в ночи, мучаясь от холода, впадая в короткую дремоту, вернее, забытье. Но и в этом забытьи он видел такие же звезды, только еще более низко висящие, почти у самого лица.

Когда-то в институте они с товарищами любили петь старую блатную песню о побеге.

Тогда его эти песни веселили. Теперь он вспоминал с отвращением их слова и даже мелодию.

Он бежал в эту бескрайнюю степь, зная точно, что выберется из нее.

Суханов в гонке всегда приходил первым. С того самого дня, как в далекие времена сел за руль машины в клубе юных автомобилистов.

У него еще не было четкого плана. Он еще не знал, как это случится, но в одном Валентин Суханов был уверен твердо: до Москвы он доберется.