— Это один из вопросов, на который нельзя давать однозначного ответа, — ответил голос Кваазена. — Но я дам подсказку. Помнишь своего друга — Диму? Того самого, что сбил на своем замечательном автомобиле ребенка и теперь повсюду слышит его плач? До этого он подписал контракт с очень серьезными силами, не говорю — людьми, потому что это не люди. Он получил нечто, чего не имел и никогда бы не заимел, не воспользуйся он этой силой. Но взамен он был лишен функции деторождения. Задумайся, отчего?

«…идиот…»

— Мир вокруг нас непрерывно совершенствуется, — впритык к словесам черного мага продолжил Геквокен, сам. — Я уже не могу двигаться с закрытыми глазами, как раньше. Теперь я лишь наблюдаю, пью мир, словно воду. И вот итог моих наблюдений — все находится в развитии. Даже мухи, даже они умнеют, повышается их интеллект, медленно, но повышается. Представьте, что лет эдак через тысячу или две муха сможет понять свое положение в мире и решит его изменить, объявит человеку войну. В этом соль: понять свое положение и изменить.

«...может, и так...»

— Приятно было поделиться с тобой мироощущениями. — Это оказалось последнее, что услышала голова самоубийцы, после чего пол ударил его в затылок. — И не сопротивляйся! В том смысле, в котором ты пытаешься сегодня пронять этот мир, сожительство с Болью тебе так или иначе обеспечено. Хорошая тренировка для тебя.

Комната воплотилась в четырех белоснежных стенах, поле и потолке, очень удаленных друг от друга. Посередине огромным квадратом ширилось того же цвета возвышение, исполняющее роль кровати, на котором ослепительно и размашисто покоилось совершенное тело очень высокой женщины.

Она замерла, лежа на животе, округлые ягодицы ее пристально вглядывались в потолок. Одна нога полусогнута, а на пояснице время от времени моргал крупный, с большими ресницами зеленый глаз. За динамикой спины обычно можно было наблюдать часами, так как любое волнение мышц или позвонков рисовало на безупречном полотне кожи детальные изображения лика эротики. Сейчас все составляющие этого произведения искусства пребывали во сне.

Золото волос наискось секло чарующую бель шеи и детально рисованных плеч. Крупная голова покоилась на сильных руках с кроваво-хищным маникюром. Даже стопа ее, круто изогнутая в потолок, светилась убедительной точностью рисунка, где множество линий собиралось в изображение паутины, выглядевшей вполне уместно.

Я не помнил, как мы ушли от Кваазена.

Память огрызнулась короткой картинкой из того временного отрезка.

Я, Мануа и Боль медленно брели по городу. Я и Мануа обалдело раскачивались из стороны в сторону, а поступь замечательной женщины отличалась красивой твердостью.

Потом Мануа куда-то пропал, и мы остались вдвоем с Височной. Она взяла меня за руку и привела в это белое аккуратное пространство.

Тут я наконец опять начал ориентироваться в жизни.

— Где мы? — спросил я, щурясь от света стен.

— Мы у меня, — ответила она, хищными шажками загоняя меня в угол.

— Мне бы попасть домой, — робко промолвил я.

— Зачем, — как будто и не спросила Боль. — Мне кажется, у тебя есть задачи поважнее.

— Какие же? — Лопатки мои легли на стену.

— Любить меня, — отчеканила она, а сильные руки в секунду изорвали мою одежду в клочья.

«...как красиво ты сказала это…»

Я оказался наг, притом неким незаметным для меня образом Боль тоже оказалась голой. И голова моя стремительно закружилась.

У нее была крупная грудь с маленькими и острыми, как пули, сосками. Вели себя они, как шарики, наполненные гелием. Бедра были широки, талия так узка, а ноги так длинны, что при совокупной крупности и вытянутости все вместе сходилось в столь отменной стройности, что во рту моем пересохло.

Я почувствовал нечеловеческую силу в паху.

Взгляд мой упал до самых шпилек, что высоко держали ее пятки над уровнем пола. Затем скользнул по кривой задач — в ее естество, и кровь кипящей волной ударила мне в голову.

Я увидел себя словно со стороны — маленького, но юркого, точно ящерица, прытко носящегося по ее телу, с раскаленными губами и безумными глазами.

То самое «любить» продолжалось бесконечно долго. Несколько раз было так, что я приходил в себя ровно на мгновение и понимал, что любовная возня продолжается, а я участвую в ней уже механически. Притом отчаянно и рьяно, сквозь завесу вздохов, томных вскриков и вырванных волос из моей головы.

Боль выпивала меня до конца, она абсолютно не интересовалась, получаю ли я удовольствие, используя мое малое тело исключительно для собственной неги. Моя спина светилась кровавыми полосами, укусы покрывали лицо, и множество волос покинуло привычное место.

Вдруг я словно очнулся. Как в момент, когда ощутил вдруг отсутствие Мануа рядом или когда просыпался во время полового неистовства, направленного на извлечение из тела Боли заключительных мелодий. Сейчас ее длинные чресла покоились на мне. Ненасытная женщина спала, сплетясь со мной так, что выбраться из-под сладкого гнета чужого великолепия не представлялось возможным. Мышцы мои оказались разбиты вдребезги, я был будто испит до дна, и слышал ее властный запах, и чувствовал ее уютный вес.

Неожиданно я уверился, что ничего другого не желаю, что не хочу выбираться из глубоких объятий. Более того — не могу вспомнить ничего иного, чем мне бы следовало заняться.

Я хотел остаться здесь и только здесь, прочие мирские ценности умерли.

Мгновение — и я уже спал. Мгновение — пришел в себя в тот момент, когда активная, словно трясина, динамика Боли начала удаляться от меня. Нагой шаг ее казался исполненным столь злой сексуальности, что осколки последней мелко разлетались во все стороны, эхом разбиваясь об углы и утопая в моем дрожащем разуме.

— Я… — с трудом выдал я, когда Боль вернулась из душа, по-прежнему без единой нитки ткани. — Мне нужно. я.

«...я... я... я...»

— Тебе нужна я, — уверенно отреагировала Боль, падая в белое кресло, что само собой возникло за ее спиной. — И только я. Поверь, это очень неплохая и красивая миссия — служить удовольствиям исключительной женщины. Или ты не согласен? — Она расположилась весьма развязно, я онемел.

— Согласен, — возопил мой рот без моего участия. — Но… — И тем не менее я пытался бороться.

«…ты… я...»

— Но?.. — усмехнулась Боль. — Я сделала неверный выбор? Твой друг Нирван, думается, был бы уместнее, нежели ты.

Я вдруг оказался подле нее, истерично целуя ее кисть с очень красивыми пальцами.

— Я вернусь, — боролся мой разум с предательским телом, согласным на что угодно, от нее исходящее. — Мне нужно. мне нужно в одно место. а после я непременно вернусь.

«...очень искренне...»