— Вы, теперь, господа, свободны. Вахмистр, проводи господ фельдъегерей и повозки со двора.

Тургенев тоже стал откланиваться. Но старик взял его под руку, мерным шагом отвел в другой конец залы и вполголоса сказал:

— Вас я не могу и не должен выпустить.

Тургенева, как снегом осыпало.

— Да я не арестант! — воскликнул он.

— Я не смею и подумать о сем. Но по разуму особого повеления вы должны быть свидетелем экзекуции.

— Но почему же, Владимир Михайлович? — запротестовал Тургенев. — В повелении сказано, чтобы «наказать в Тайной канцелярии». Вы здесь главный начальник, вы и исполняйте. Какое мне до того дело?

— Сказано: наказать нещадно. Кто же будет тому свидетелем, что они действительно наказаны нещадно?

— Да мне какое дело до наказания?

— Молодой человек, — возразил Чередин, — не упрямься. В нашем монастыре и генерал-фельдмаршал устава переменить не смеет. Делай, что велят. Хочешь или не хочешь, а при экзекуции будешь, никуда не денешься… Вахмистр, к делу!

По этой команде гварды подхватили двух арестантов и прикрутили их по рукам и ногам к кольцам, укрепленным в полу. Началась экзекуция. За час Чередин так нещадно наказал злополучных арестантов, что ни один не мог стоять на ногах. По окончании пытки Чередин с веселой улыбкой подошел к Тургеневу и сказал:

— Прошу доложить его сиятельству господину генералу-фельдмаршалу, что особое повеление исполнено по долгу присяги во всей точности.

Бедный зимний рассвет уже занимался на небе, когда Тургенев выезжал из Тайной канцелярии. Тяжелые ворота опять скрипели и визжали за его спиной.

Б. Сыроечковский

Воспитатель великого князя Павла Петровича граф Никита Иванович Панин несколько раз выражал Петру III желание, чтобы государь обратил внимание на успехи обучения его питомца и почтил бы своим присутствием экзамен. Но Петр III постоянно отказывался под предлогом, что он «ничего не смыслит в этих вещах». Наконец, вследствие усиленных просьб двух своих дядей, принцев голштинских, император согласился удовлетворить желание Панина, и великий князь был ему представлен. Когда испытание кончилось, Петр III, обратясь к своим дядям, громко сказал:

— Господа, говоря между нами, я думаю, что этот плутишка знает эти предметы лучше нас.

По окончанию курса наук в кадетском корпусе Аракчеев был выпущен офицером в артиллерию и оставлен при корпусе преподавателем, а через несколько лет переведен в гатчинские войска великого князя Павла Петровича. Своим неутомимым трудолюбием и неуклонным исполнением служебных обязанностей он обратил на себя внимание наследника престола, который полюбил его, хотя нередко распекал жестоким образом, преимущественно за неисправности других.

Однажды, когда Аракчееву крепко досталось за упущения по службе караульного офицера, он побежал с горя в церковь, стал молиться, класть земные поклоны и даже зарыдал, чувствуя, что навсегда лишился милости Павла Петровича. В церкви уже никого не было, кроме пономаря, который тушил свечи. Вдруг Аракчеев услышал шаги и, обернувшись, увидел великого князя.

— О чем ты плачешь? — ласково спросил его наследник престола.

— Мне больно лишиться милости вашего императорского высочества.

— Да ты вовсе не лишился ее! И никогда не лишишься, если будешь служить так, как до сих пор. Молить Богу и служи верно, ты знаешь: за Богом — молитва, за царем — служба не пропадают!

Аракчеев бросился перед великим князем на колени и в избытке чувств воскликнул:

— У меня только и есть, что Бог да вы!

Павел Петрович велел ему встать и идти за собой из церкви; потом, остановившись, быстро посмотрел на него и сказал:

— Ступай домой. Со временем я сделаю из тебя человека.

С этой минуты Аракчеев стал одним из самых близких лиц к великому князю.

В последние годы царствования Екатерины II между нею и цесаревичем Павлом Петровичем произошло полное охлаждение. Императрица выказывала сыну не только равнодушие, но и явное пренебрежение, а ее любимцы старались всячески его оскорбить.

Однажды на обеде в Зимнем дворце, на котором присутствовал цесаревич с семейством, зашел общий оживленный разговор. Цесаревич не принимал в нем никакого участия. Императрица, желая приобщить его к беседе, спросила его, с чьим мнением он согласен по вопросу, составлявшему суть разговора.

— С мнением князя Платона Александровича Зубова, — ответил цесаревич.

— Разве я сказал какую-нибудь глупость? — нагло рассмеялся фаворит.

Через несколько дней после своего восшествия на престол император Павел приказал послать фельдъегеря за одним отставным майором, который давно уже жил в своей деревушке. Майора привезли прямо во дворец и доложили государю.

— Ростопчин! — закричал Павел. — Пойди скажи, что я жалую его в подполковники!

Ростопчин исполнил приказ и вернулся в кабинет.

— Свечин! Пойди скажи, что я жалую его в полковники!

Свечин исполнил приказ.

— Ростопчин! Пойди скажи, что я жалую его в генерал-майоры!

— Свечин! Пойди скажи, что я жалую ему Анненскую ленту!..

Таким образом Ростопчин и Свечин ходили попеременно жаловать майора, не понимая, что это значит, как впрочем, и сам майор, стоявший ни жив ни мертв.

Наконец император спросил:

— Что? Я думаю, он очень удивляется? Что он говорит?

— Ни слова, ваше величество. Напуган очень.

Так позовите его в кабинет.

Майор вошел со страхом и трепетом.

— Поздравляю, ваше превосходительство, с монаршей милостью! — сказал император. При вашем чине нужно иметь и соответствующее состояние. Жалую вам триста душ! Довольны ли вы?

Майор благодарил, как умел, хоть ему и казалось, что все, что с ним происходит, — шутка.

— Как вы думаете, за что я вас жалую? — спросил император.

— Не знаю, ваше величество, не понимаю, чем я заслужил, — пробормотал майор.

— Я, разбирая послужные списки, нашел, что вы при императрице Екатерине были обойдены по службе, и решил доказать, что при мне и старая служба награждается. Прощайте, ваше превосходительство! Грамоты на пожалованные вам милости будут высланы к месту вашего жительства.

Майора тотчас увезли обратно в деревню. Жена встретила его со слезами на глазах. Когда мужа внезапно схватили и увезли в Петербург, она чуть не умерла от испуга и горя.