Снабжение продовольствием ухудшалось день ото дня. Последний аэродром был потерян нами 23 января[64]. Немногие контейнеры с необходимым, сбрасываемые самолетами люфтваффе над городом, прибывали нерегулярно, и их было далеко не достаточно, по сравнению с тем, что требовалось для обеспечения полноценного питания. Естественно, такое бедственное состояние дел не способствовало поднятию морального духа. Чувство беспомощности, неуверенности в том, что принесет будущее, способствовало росту в людях вызывающей решительности. Мы хотели продать свои жизни как можно дороже. Товарищи, забиравшие еду в свои взводы, почти никогда ничего не говорили, когда уходили прочь с жалкими порциями. В этот вечер мы получили полторы буханки хлеба, коробку шока-колы и жидкий суп. И это было все, что нам дали для утоления голода двадцати трех взрослых мужчин!

Проглотив свою маленькую порцию, я провел инспекцию, начав с поста слева. Там фельдфебель Купаль доложил мне, что все было в порядке. После этого я отправился на правый фланг к лейтенанту Аугсту. Он доложил мне, что у некоторых из солдат появились вши. Я не был удивлен, потому что мы уже долгое время не вылезали из наших мундиров. Дома даже скот содержат в лучших условиях!

На обратном пути я навестил в медицинской землянке раненых и тяжелобольных. Унтер-офицер Пауль и его двое помощников делали, что могли, но этого все равно было слишком мало. То, что я увидел, представляло собой место тяжких страданий. Там лежало тридцать наших товарищей, некоторые из которых были тяжело ранены, другие – тяжело больны. Воздух в помещении был наполнен запахом гноя, экскрементов и мочи. Я попытался найти несколько слов, чтобы ободрить находившихся здесь людей. Это было очень трудно. Оказавшись снаружи, я глубоко вдохнул легкими свежий, почти ледяной воздух. Если бы я только мог чем-то помочь. Нам было гораздо лучше: мы все еще могли двигаться и сражаться. Несмотря на то что мы были на грани истощения от недоедания, эти бедняги питались не лучше нас. Кроме того, им приходилось бороться с физической болью, а также со всеми нашими общими душевными проблемами, что все накапливались и накапливались. Нам, сражающимся бойцам, выполнявшим свой долг, не оставалось много времени на раздумья. Если же кто-то выбывал из строя, у него сразу же появлялось много времени на то, чтобы поразмышлять.

Всю ночь на стороне противника наблюдалась какая-то оживленная активная деятельность. Мы могли все это слышать, будто сами находились среди своих врагов. В сухом морозном воздухе шум разносится особенно далеко. Теперь иваны не утруждали себя даже тем, чтобы говорить потише. Можно было расслышать даже обрывки разговоров. Мы были постоянно начеку и готовились к концу.

29 января

Утром 29 января передо мной вновь лежал весь наш участок фронта. Ночью ничего так и не произошло. Тем не менее я чувствовал, что конец уже близок. Наверное, и мои товарищи испытывали то же ощущение, но мы не говорили об этом вслух. Перед нами была поставлена задача, и мы должны были выполнить ее.

Марек проинформировал меня, что в последнюю ночь противник атаковал севернее и южнее от нас с применением тяжелого вооружения и танков. Наши потери там были очень высоки, но ценой сверхчеловеческих усилий нашим последним оставшимся в строю товарищам удалось отразить удары. Никто не говорил о капитуляции. Этот вопрос нас не касался. Там, наверху, они могут решать, поступать так или иначе, поскольку они несут весь груз ответственности за происходящее.

Мои глаза устали от долгого наблюдения в бинокль. Как бы желая проучить себя самого, я снова (уже не помню, в который раз) пересчитал тела убитых врагов вокруг нас и на фронте перед нами. Их было двадцать три. Одного-единственного танка было бы достаточно для того, чтобы разнести рубеж, который мы отчаянно и безнадежно обороняли. Вместо этого наши оппоненты, теряя время, вновь и вновь посылали против нас пехоту. Они не спешили использовать свой шанс. Но в конечном счете это вряд ли что-нибудь изменит. Горстка все еще сражающихся солдат ничего не значит на этом этапе сражения. Когда-то гордая и победоносная армия продолжала держаться, но каждый чувствовал, что всему уже настал конец.

Русские позволяли себе так же тянуть время, потому что на моем участке ничего не произошло и 29 января. Мы не знали о том, как обстояли дела на прочих участках, особенно в южном котле, где находился наш командующий Паулюс, не знали, продолжают ли там держать оборону.

Наши пайки снова были урезаны. Одна буханка хлеба и три четверти коробки шока-колы прислали на двадцать три человека. Только теплый бульон продолжали присылать в прежних количествах, потому что талого снега все еще было в достатке.

Но теперь нам приходилось прикладывать усилия, чтобы найти там пятнышки жира и кусочки конины.

Мои солдаты не держали на меня зла. Они без упреков продолжали выполнять свои обязанности, поскольку видели, что я тоже напрягал последние силы и ничем не выделялся среди них. В те последние дни «товарищество» стало для нас не просто словом, мы на самом деле жили им! Я думаю, что лишь тот, кому довелось пережить ту же или похожую ситуацию, может знать истинное значение слов «товарищ» и «товарищество». Каждый человек проявил свою суть. Ничего больше не имело значения: ни звание, ни общие пустые фразы, ни малейшая выгода. Лишь безусловная ответственность конкретного человека перед теми, кто его окружает.

30 января

Сегодня, 30 января, Третий рейх отмечает 10 лет своего существования[65]. В то время, когда он был создан, мне было всего 14 лет. И я участвовал во всем с энтузиазмом и искренней верой. В 18 лет я добровольцем вступил в ряды пехоты. Я верил в будущее моего народа и до сих пор твердо в него верю. Если наши действия и понесенные жертвы помогли не допустить тот красный поток, что называется «большевизм», до Европы и ее народов, значит, эти действия не были напрасными[66]. Надеюсь, что наш народ выживет в этой войне!

В этот памятный день противник решил устроить для нас особое представление. Повсюду, насколько я мог слышать со своего КП, доносились звуки «бум». Самые разнообразные калибры были нацелены на одну мишень, на северный котел. И нас тоже не оставили в стороне. Они, наверное, серьезно рассчитывали покончить с северным котлом в день 30 января. Мне оставалось лишь проверить, не понесла ли моя рота потерь в тот вечер при этом «крещении огнем», убедиться в том, что мы пережили его. Нам было понятно, что противник решил облегчить себе труд, после того как, пообщавшись с нами, он оставил на поле боя такое количество мертвых тел, которое показалось ему достаточным. И все же у нас еще оставалось немного патронов, чтобы сыграть свою небольшую партию. Что касается меня, то я был абсолютно уверен, что последнюю пулю приберегу для себя. Но пока для этого не пришло время.