– Я полагаю, у меня нет шансов вернуть медали? – грустно спросил мистер Ридсдейл.

– Мы делаем, что можем. Но сейчас, когда Дьюхарст погиб, трудно будет выследить его сообщников. Ничего из взятого им особой ценностью не обладает. Это для клептомании типично: украденное ему не было нужно. Беда в том, что он ни разу не был осужден. Я отослал отпечатки всей труппы, включая Дьюхарста, еще в субботу, и он совершенно не возражал против их снятия. Но они, естественно, не помогли, поскольку за ним ничего не числилось. Я его тогда только подозревал, доказательств не было.

– Рад, что вы меня не заподозрили всерьез, – сказал Джордж Лемминг. – Не знаю, достаточно ли было моей невиновности, чтобы устоять против вашей бульдожьей хватки.

– Он не мог вас подозревать после того, как мы изменили время убийства, – ответил Дэвид. – Вы были на сцене, и мы восхищались вашей постановкой света в последнем акте. Слышали бы вы, что говорил мистер Лоуз по этому поводу! Я знал, что вы находились в кулисах, и вся труппа знала. Вряд ли они единогласно лжесвидетельствовали. Кроме того, больше никто в вашем пульте не разбирался.

– Это да, – согласился Лемминг.

– И нам было известно, что Дьюхарсту спектакль знаком до тонкостей, потому что он сам его поставил, – добавил Дэвид.

В комнату вошел констебль с известием для инспектора, что прибыла «Скорая» из Стэнхерста. Митчелл начал прощаться. Он сообщил, что Бассета сегодня же утром отпустят, а с Леммингом они снова увидятся днем на дознании по Роберту Фентону. Также Лемминга, вероятно, вызовут на дознание по Дьюхарсту, но пока труппа может ехать куда захочет. Мистеру и миссис Ридсдейл инспектор выразил сочувствие, не скрыв своего мнения, что для колледжа все обернулось удивительно хорошо в смысле публичности.

– Если вам станут докучать репортеры, – добавил он, – пошлите их на дознание по Дьюхарсту, и там они услышат всю историю.

Ридсдейлы тепло поблагодарили его за то, что он так быстро разобрался с делом. И были еще более благодарны за то, что так легко отделались. Когда инспектор вышел, выяснилось, что актеры тоже готовы отбыть. При этом мистер Ридсдейл не позволил Леммингу извиняться за произошедшее. В этом не был виноват никто из актеров, а за грехи своего режиссера они уже пострадали более чем достаточно.

Гэш и Лемминг направились в дом учителей, подавленные, но благодарные. По дороге Гэш сказал:

– Боб действительно думал, что это я его ударил. Встав и ощупав голову, он обвинил меня. Видно, Дьюхарст так сильно его стукнул, что он все забыл. Но почему он никому не сказал, что я его ударил?

– Боб никогда бы этого не сделал, – ответил Лемминг. – Не сделал бы ничего такого, что помешало бы тебе играть. В актерском мастерстве он разбирался, несмотря на свой нрав и брюзгливость, и высоко тебя ценил, Эдуард. Ты не понимал старика.

– Хотел бы я загладить свою вину перед ним, – проговорил Гэш. – Только теперь не смогу…

Он болезненно сглотнул. Тяжелое выдалось утро.

– Сможешь, – ответил Лемминг. – Стань знаменитым и докажи, что он был прав. Давай, работай как вол и сделай это.

Гэш кивнул. В глазах у него стояли слезы.

После ленча Дэвид и Джилл вернулись к себе в Хэмпстед. Отлетевшее переднее крыло кое-как закрепили, но двигатель работал идеально и вроде бы не пострадал от удара.

– Что тебя дернуло влезть в эту драку? – поинтересовался Дэвид, застряв в очередной пробке и болезненно ощущая любопытные взгляды на пострадавшее крыло.

– Боялась, что Дьюхарст сбежит. Не могла допустить, чтобы он победил тебя в последний момент, когда ты так старался, чтобы его поймать. Конечно, никуда бы он не делся, но я поступила импульсивно.

– Милая, я тебя обожаю.

– Дэвид, ты слыхал новость? Мне Джудит сказала.

– Новость! В «Денбери» что-то случилось, кроме убийства, что квалифицируется как новость?

– Да. Мисс Фосетт помолвлена со своим мистером Хиллом.

– Мисс… а, медсестра! Правда? Интересно, когда она нашла время во всей этой неразберихе. Но нет ничего более эгоистичного, чем любовь, правда, дорогая? Посмотри на мое бедное крыло. Только я не назвал бы это новостью. Это неизбежное развитие.

– Вот как? Может быть, вспомнишь наше пари, заключенное в первом антракте пьесы, – или оно для тебя тоже новость? Вы мне должны пять соверенов, доктор Дэвид Уинтрингем.

Перед обедом мистер Ридсдейл сказал ученикам в столовой небольшую речь. Это время он выбрал, считая, что, как только они начнут набивать животы, никакие слова до них уже не дойдут. И он преуспел. Те, кто провел уик-энд с родителями, приняли его новости спокойно и быстро забыли. Полиция уехала, актерский грузовик покинул аллею, и мысли учеников были заняты личными проблемами и событиями, которых за это время появилось достаточно.

Но Алистер Уинтрингем и Брюс Притчард страдали от наступившей обыденности. Уик-энд выдался неповторимый, и они были достаточно взрослыми, чтобы понимать это. Они брели к павильону, видя перед собой мрачную перспективу игр в крикет, работы и учебы, протянувшуюся до туманных горизонтов летних каникул, на еще шесть долгих недель.

– Только-только внутрисеместровые каникулы закончились, – горько произнес Притчард, ища свою биту. В крикет он играл не очень хорошо, что не способствовало улучшению его настроения.

– Я много чего хотел спросить еще у дяди Дэвида, – пробурчал Алистер. – А теперь даже не знаю, когда его увижу.

– Напиши ему, – неуверенно предложил Притчард.

Алистер не ответил; предложение было слишком далеким от жизни. Пристегнув щитки, он встал.

– Это все очень хорошо для таких, как Кокер-самый-младший, – недовольно пожаловался он. – Ему здесь еще не меньше пяти лет быть. А я в конце года ухожу. И ни одного шанса, что у нас до этого снова случится убийство.

Ридсдейлы стояли рядом у окна своей гостиной. Колледж затих изнутри, но бурлил снаружи – там слышались звуки игры в крикет и молодые голоса. Рука Чарльза Ридсдейла лежала на плече жены.

– Что ж, дорогая, это было страшное время, но должен сказать, что меня очень поддержали все наши сотрудники и, естественно, ты. Это уж само собой. – Джудит накрыла его руку своей. – А все же, думаю, мы должны быть благодарны за одну вещь. На нас обрушился самый ужасный хаос, какой только можно вообразить, и мы вышли из него практически невредимыми. Вряд ли подобное событие может повториться в одном и том же колледже.

– Искренне надеюсь, что нет! – отозвалась Джудит. – Но как бы там ни было, – продолжила она мечтательно, слушая далекие звуки ударов кожи по дереву, – каким бы ни было это событие, матчу учеников с отцами оно помешать не смогло.

Гордая и яркая вывеска «Зеленого какаду» висела в середине длинной улицы Хай-стрит ярмарочного города Шорнфорда, между аптекой «Бутс кэш чемистс» и дорогим обувным магазином. Большие окна по обе стороны двери кафе наполовину скрывали кремовые сетчатые занавески с зеленой вышивкой, так что снаружи были видны ближайшие к окну посетители, но не поглощаемая ими еда. Жители Шорнфорда и его окрестностей не упускали случая сообщить гостям и приезжим, что владелица «Зеленого какаду» – леди. Это значило, что в заведении царила приятная, утонченная атмосфера. Официантки с тихими голосами, в передниках из английского ситца, были такими же леди, что и владелица, порции же подавались значительно меньшие, чем в сетевых кафе, рассчитанных на здоровые аппетиты.